Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
Позади доктора мягко чиркнуло. Греммо сполз по стене и теперь сидел на полу.
Руки хозяйки ровно лежали на столе поверх приходно-расходной книги. Меж ними покоились очки, взиравшие на Зиновия Павловича пустыми стеклами. Лопасти вентилятора гнали по кабинету воздушные волны, насыщенные естественным железом.
- Мимоза! - позвал из-за спины ничего не соображавший ювелир.
- Молчите, - слова давались Зимородову с неимоверным трудом. - Не ищите ее. Она тоже мертва. Нам надо бежать.
Он подхватил Греммо под мышки, резко вздернул.
- Ефим! Соберитесь! У меня нет сил тащить вас на себе.
- Я пойду, пойду сам...
Пробежка не запомнилась; оба пришли в себя уже за двести шагов от салона. Зиновий Павлович тяжело дышал.
- Что вы там говорили про подвал?
Город рисовался ему как мясокомбинат, специально обогащенный инфраструктурой для общего заблуждения.
- Я хочу домой...
- Туда нельзя.
- Пусть будет полиция, я готов сдаться!
- Дело не в полиции. Давайте сначала исчезнем, после я все объясню...
Участок пути от салона до подвала истерся из их памяти. Они, как прежде, кружили по округе, но события начали складываться, как выражаются кинематографисты, в манере клипового монтажа. Только что они были там - и глядь, они уже тут. Несущественное вываливалось подобно гнилым зубам, важное подбиралось и уплотнялось, как перепуганная мошонка. Партия шла к концу, и невидимые игроки, исполненные азарта, все быстрее переставляли фигуры, как будто скорость могла повлиять на исход.
...В подвале было темно.
- Здесь должен быть выключатель, - уверенно молвил Греммо.
Зимородов не видел спутника, лишь ощущал его присутствие.
- Полное сумасшествие - соваться сюда, - пробормотал он.
- Вы сами предложили.
- Здесь сыро и воняет. Может быть, поищем другой?
- Я знаю только свой, - отозвалась тьма голосом ювелира. - Он никогда не запирается. В свое время висел замок, но про террористов давно забыли, бомжи сорвали его...
Где-то журчала вода; еще Зиновию Павловичу было слышно, как шуршит ладонью Греммо, нашаривая на стене выключатель.
- Я бывал здесь, - бормотал ювелир. - Морили комаров, отравили всю лестницу. Я спускался выяснить, откуда пахнет.
Щелкнуло, и подвал озарился светом мутной лампы. Взору Зиновия Павловича предстали трубы, клочья пакли и ваты, ржавый инвентарь. Он присмотрелся к чему-то, выступавшему из-за штабеля поддонов, невесть зачем сюда сгруженных. С великой неохотой он понял, что видит кончики пальцев. Сантиметр, не более, узнаваемый по яркому лаку, хотя бы и потускневшему в полумраке.
- Там, за ящиками, кто-то лежит, - сказал он дрожащим голосом. - Я этого больше не вынесу.
Он вынес.
За штабелем скрывалась Мимоза. Она лежала ничком, руки стянуты на пояснице скотчем; рядом была брошена дворницкая лопата. Зиновий Павлович, превозмогая себя, перевернул труп. Гримаса повергла его в ужас. Штык лопаты вошел в рот, и лицо, украшенное угольными усиками, стало похожим на кукольную маску, челюсть у которой, если потянуть за ниточку, отваливается на добрую полуокружность головы. В багровом месиве виднелись переломанные пеньки зубов. Налитая синяя губка, похожая на тугого червячка, виднелась чуть-чуть. Пальцы были отрублены. Коротенькие волосатые ноги разметались, плотное пузико вздымалось надгробным холмом.
Зимородов перевел взгляд на фигуру, застывшую слева и не видную от двери.
Емонов был повешен на колене канализационной трубы. На месте глаз зияли рваные дыры. Проректор не висел, а стоял с подогнутыми ногами; очевидно, кто-то надел ему петлю и навалился на плечи, увлекая вниз. Его руки тоже были связаны за спиной, и музыкальные пальцы, которыми он гордился как исключительно чувственными, торчали в разные стороны, словно хворост. На щеках темнели пятна от ожогов.
- Сережа, - сказал Зиновий Павлович.
Сзади Греммо лишился чувств. Черта, до этого момента гулявшая, встала перпендикуляром. Зимородов сел на кривобокий ящик и молча уставился на повешенного.
Вскоре он встал и крадучись подошел к Емонову. Однажды Зиновию Павловичу прошлось наблюдать за действиями работника морга, которому привезли покойника двухнедельной давности - черного, как сажа, раздувшегося, с выпученными глазами. Губы у мертвеца сложились в трубочку - так его распирало изнутри, но уста держались молчком. Работник склонился над ним и в точности скопировал выражение лица: вытянул губы, вытаращил глаза; затем чуть сдвинул брови и доверительным движением включил пилу для вскрытия черепной коробки. Меж ними установился раппорт, так называют врачи деятельное согласие. Примерно то же проделал Зиновий Павлович. Он гримасничал от сострадания, непроизвольно, как будто был околдован выражением лица проректора и повторял его. Пальцы доктора сами собой играли в червей, изгибаясь на пределе суставной возможности.
Если прежние жертвы были умерщвлены поспешно - за исключением, вероятно, Жули Искандаровой, то Емонову уделили чуть больше времени. Зиновий Павлович не мог понять, как того угораздило влезть в эту историю. Судя по всему, злодеи тоже не понимали, но очень хотели узнать. Допрос был проведен с пристрастием, причем отнюдь не следственным. Неизвестный, который затеял истязать проректора, получал удовольствие. Ожоги на щеках Емонова складывались в фигурные сердечки. От Емонова остро несло мочой.
Послышался шум: Греммо очнулся и шел на четвереньках.
- Кто это? - шепотом спросил ювелир.
- Это Сережа Емонов, мой шеф, - бесцветным голосом ответил Зимородов. - Теперь он вне подозрений. Что же, это место до сих пор кажется вам безопасным?
Ювелир, продолжавший стоять на четвереньках с видом ошпаренной собаки, выглядел потешно. Доктору было не до смеха.
- Умирают все, с кем мы соприкасаемся, - пожаловался Греммо. - Я боюсь идти домой, доктор. Там тоже трупы. В кафе я больше не пойду. Тот черный, за стойкой, наверняка уже мертв. И те молодые люди, с сигаретами. И тетка, которая нас облаяла.
Зиновий Павлович повертел головой. Туман не рассеивался. В иной раз он бы не упустил случая выговорить ювелиру за мистику, но сейчас и сам был наполовину готов уверовать в рок.
- Женщину лопатой, - продолжал ныть Греммо.
- Вы бы заткнулись, - мягко попросил Зимородов. - И объясните лучше, почему среди этого ада вы еще живы. Хотя все это из-за вас.
- Я не знаю, - ювелир был раздавлен.
Зиновий Павлович вздохнул.
- Мне тоже страшно идти к вам домой, - признался он. - Но вовсе
