Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой - Фридрих Наумович Горенштейн

– Мне недавно один адмирал предложение сделал, – говорит Томочка.

– Ну и как?

– Да что – как? Старик. Хотел меня поцеловать, а вместо этого закашлялся прямо в лицо.

– Когда же свадьба? – спрашиваю.

– Сначала у Светланы должна быть свадьба, а потом у нас с Иваном Андреевичем.

Я не понял. У какой Светланы? Потом вспомнил: у моей Оснельды. Жительницы Небесного Переяславца, княжны.

– У Светланы со свадьбой давно тянется, сначала Лёва Лемперт с прежней женой разводился, а потом возникла новая проблема. Мало того, что у Ивана Андреевича дочка выходит замуж за еврея, так этот еврей ещё требует венчаться в церкви. Иван Андреевич ведь ответственный партработник. Но теперь договорились, что молодые распишутся в загсе, а в церкви тихо обвенчаются у няньки в селе.

Мой разговор с Томочкой окончен. Психологически её поведение понятно. Первая дама Астраханского облпотребсоюза хочет избавиться от репутации воровки. К тому же, в отличие от опального времени, денег у неё в избытке, как скоро у меня в избытке будет астраханской чёрной икры и астраханской воблы. Но Оснельды не «будет», потому что она уже «была» и я её «помню» как «чудное мгновение» – это «Отче наш» аллегорической любви. Ибо отныне я в любви отдаю предпочтение аллегории. А это значит, не платоническим страстям Петрарки к Лауре, а телесным грёзам Данте о Беатриче. Потому что в телесных грёзах о женщине есть теологический смысл и они близки к религиозным идеям. Так пусть же хирург Лёва Лемперт венчается с моей Оснельдой в сельской церкви. Значит, опять евреи втягивают язычников в христианство. Раннее христианство, христианство I века, ведь распространялось в Малой Азии и Европе в тех местах, где жили евреи. Христианство двигалось от синагоги к синагоге. Синагога была против христианства, но она давала христианским проповедникам пищу и кров как евреям. А без христианства не было бы европейских наций. Галлы стали французами в VI веке, восточные славяне русскими – в X веке.

Я выхожу из дома прогуляться. Холодно, не менее пяти градусов мороза. У метро пьяный, измученный, усталый, нечистый пожилой мужчина торгует гнилыми, мелкими, дешёвыми яблоками. Яблок много, несколько ящиков, но никто не подходит, и он стоит один в сумерках. Одет в старый плащ «болонья» поверх телогрейки. На голове старая цигейковая шапка-пирожок.

Я смотрю на яблоки и думаю: «Как же земля должна быть оскорблена человеком, как она должна возненавидеть его, чтоб родить ему множество этих уродов вместо полноценных здоровых плодов!» Я смотрю на мужчину и думаю: «Как же человек должен потерять со-знание, чтоб мёрзнуть на ветру, пытаясь кому-либо продать своих постыдных детёнышей».

Вспомни, восточный славянин, посредством христианства превращённый в русского человека, какими товарами торговал ты уже много веков назад с Азией, каковы были твои торговые связи с Поволжьем. Воск и соболя, стрелы и рыбий клей, кожи и мёд, соколы и мечи, бараны и коровы и прочее и прочее. А взамен Азия везла тебе цветные одежды, изюм, парчу, печенье, виноград, хлопок и прочее и прочее.

Я вглядываюсь в даль, как в глубину веков. От перекрёстка, мутно мерцающего светофором, на зелёный свет движется Азия. Узбек ли он, казах, туркмен ли? Москва – имперская евроазиатская метрополия, и на её улицах всегда можно встретить азиатов. Вот один из них – ватный меховой азиат, продавший свой товар на колхозном рынке и в ответ купивший товар русский – полную авоську каких-то плодов, огромный, плетённый из нитей мешок, раздутый до предела. Я никак не могу понять, какие же это плоды. Для помидоров слишком оранжевые. Да и откуда сейчас в зимней Москве достанешь помидоры, и к чему они Азии, если помидоры – их собственный продукт? Нет, это не помидоры. Это, скорее, апельсины – продукт не русский, а русскими добываемый по миру.

Однако подходит Азия ближе, меняется освещение, и выясняется, что для апельсинов они слишком матовые, слишком гладкие и одинаковые, словно декоративные. Ещё ближе подходит Азия, и лишь тогда я понимаю, что она несёт. Это клизмы, одна в одну, целая огромная авоська резиновых тёмно-оранжевых клизм. Мешок клизм. Зачем столько клизм Азии? Для борьбы с рисовыми запорами? Не отвечает Азия. Не рисом единым жива Азия. Молча, презрительно проходит она мимо жалкого замёрзшего русского торговца с его никому не нужными ящиками яблочек-выродков. Проходит и скрывается в метро.

Я смотрю ей вслед. Она давно уже исчезла, а я продолжаю смотреть. Я смотрю вслед своим прошлым надеждам. Я теперь знаю – Оснельде не связать моего повествования. Так мои видения становятся явлениями внешней среды. Так объединяется моим со-знанием мир посюсторонний с миром потусторонним. И я ухожу по своему со-знанию, как по мосту из потустороннего в посюсторонний мир. Я иду по печальной Москве в свою опустевшую квартиру. Я иду, опустив к земле свою чугунную голову крепостного мыслителя, и из освещённых фонарями зеркальных луж изредка мерещится мне лицо Гамлета, вечного странника по просторам жизни призрачной, вечного Жида и вечного Эллина. Это лицо многонационального российского интеллигента. Это моё лицо.

А что такое проблема Гамлета? Это, по сути своей, проблема Отцеубийства, решаемая философствующей интеллигенцией вразрез с религиозными канонами. А отцеубийство – это в широком смысле убийство Отечества, это убийство цивилизации, это убийство культуры, это убийство народа. Кстати, «карамазовщина», «достоевщина» отразили тот анархичный хаос, в который впала российская интеллигенция перед лицом Отцеубийства. Ибо «карамазовщина» – это вырождение идеи Отца, предание Отцу отвратительных черт и убийство Отца собственными детьми, миллионами братьев, идейными сиротами, моральными самоубийцами. Как символичен и крут путь этого падения, беспризорности, безотцовщины. Путь от Шекспира к Достоевскому, от Гамлета к Карамазовым, от Возрождения к Разложению. И всё дальше и дальше на самое горьковское «дно», ставшее почвой для новой жизни и нового человека.

В этом месте мысли мои с треском обрываются, так как я спотыкаюсь о какой-то посюсторонний уличный предмет и падаю на асфальт, ударившись обоими коленями и правым локтем. Слышу смех. Возле массового народного шлакоблочного дома толпится кучка юных граждан, вооружённых винтовками и автоматами.

– Ребята, – кричит один из них, – ребята, давайте играть! Ну ребята, давайте играть. Мы будем пограничники, а вы будете шпионы. Вот, смотрите, на девятом этаже Брежнев живёт. Вы хотите его убить, а мы его охраняем.

Вот оно, отражение государственного подсознания в сознании детском, фольклорном. С момента своего возникновения сменяющие друг друга советские правительства живут в