Почтовые открытки - Энни Пру
– Это что еще за фигня?
Разговор продолжался шепотом.
– Вещество, которое, как считают японцы, увеличивает их хрен и продлевает стояк на три дня. В смысле секса. Ты наверняка слышал. Вроде шпанской мушки, только шпанскую мушку они не хотят. Они хотят рог носорога[116]. Или молотые лосиные зубы. Или мазь из останков ископаемых саблезубых тигров. А еще желчные пузыри черных медведей. Да-да, медведь. Это его запах.
Пока партнер рассказывал, медвежий траппер Сильвестр согласно кивал.
– За все это они платят очень-очень-очень большие деньги. Плюс мы получаем рынок сбыта шкур. Мы делаем такие деньги, какие тебе и не снились. Работаем от Мэна и Флориды до са́мой Канады. Только вдвоем справляться трудно. У нас был еще один парень, но он соскочил и умотал на Гавайи. А нам нужен третий. Клоувс говорит, что ты хороший траппер.
Лоялу хотелось поднять голову и посмотреть в зеркало: наблюдает ли за их совещанием коренастый наездник.
– Черт, ребята, звучит заманчиво, только у меня мотор барахлит, не могу выполнять тяжелую работу. А медведи, похоже, – работа тяжелая.
– Тебе не придется делать тяжелую работу – только расставлять капканы. А с медведем мы справимся сами. Не так уж это трудно – просто располосовать, достать желчный пузырь и срéзать когти. Шкуру мы чаще всего просто бросаем. Времени нет. Так что шкуры, свежевание – это будет твоя доля.
– В свое время я раз-другой ставил капканы на медведя. Они весят фунтов по пятьдесят каждый, а это много. Кроме того, мне здешние места не нравятся. Я на следующей неделе уезжаю.
До того момента Лоял и сам не знал, что возвращается на ранчо Саджинов. Теперь придется уезжать сегодня же ночью. Эти двое – не из тех, кому можно отказать после того, как они выдали тебе свои грязные секреты. Он представил себе, как приезжает на пушной аукцион с двадцатью жалкими, лишенными когтей медвежьими шкурами. Разговоры пошли бы сразу.
– Спасибо, что обратились ко мне, но мне нужно идти. – Он протянул тарелку с недоеденным стейком бармену: – Можешь упаковать мне это в пластиковый пакет? Нам, беззубым старым псам, приходится жевать долго и тщательно.
Принимая пакет, он взглянул в зеркало на коренастого наездника. С ним ему тоже не хотелось иметь никакого дела.
41
Тропический сад
Даб, располневший, в льняном костюме, еще до восхода сидит возле бассейна в высоком плетеном кресле со спинкой в форме павлиньего хвоста, завтракает. Охлажденная «Мимоза»[117], дыня с опаловой мякотью, спрыснутая соком зеленого танжерина, деревенская ветчина и перепелиные яйца, прилетевшие из Японии, дьявольски крепкий черный кофе, заряжающий на весь день. Он выпивает двадцать чашек, пока у него не начинают дрожать руки.
Руки были спокойны, пока не позвонила Мернель и не спросила своим северным голосом, что он думает о том, чтобы захоронить мамино обручальное кольцо рядом с папой, потому что оно – единственное, что от нее осталось. Это хоть немного облегчит им душу. Она наткнулась на кольцо несколько недель тому назад, разбирая шкатулки и ящики стола, и подумала, что мама сняла его, когда папа…
– Конечно, почему бы нет? – ответил он.
Она прочла ему выгравированную внутри надпись: «ДСБ Навеки твой ММБ, 1915».
– По крайней мере, это хоть что-то, принадлежавшее лично ей и связывающее их вместе, – сказала она.
– Это верно, – согласился Даб.
Он любил отдающий гниением запах тропиков, жару, кондиционер включал лишь на самую низкую мощность. «Убавь ты эту штуковину, она напоминает мне знаменитое полотно Снеговика Фрости[118]«Зима на ферме». Как ты думаешь, за каким чертом я живу во Флориде?» – говорил он, смеясь.
Привлекательный мужчина, несмотря на раздавшуюся грудь, тяжелую челюсть и блестящую лысую голову. Клиенты подпадали под обаяние его улыбчивых глаз. Глядя на себя в зеркало, он все еще видел изящный рот. И, разумеется, у него были деньги – иначе откуда бы эти ухоженные ногти (на здоровой руке) и сшитые на заказ костюмы? И у него была Пала – или он был у нее. Пиратка, немного погрузневшая, носила бежевые или цвéта сурового полотна костюмы, а на шее – золотые цепи, унизанные медальонами и талисманами. Она была смышленей всех, кого он знал. Скрытная. Он подозревал, что она сделала аборт, но никогда не спрашивал. Ее детьми были теперь объекты собственности.
Всю себя она отдавала изучению рынка недвижимости, первоклассной недвижимости – не какой-то там продаже кондоминиумов или старомодных домов реликтам с севера, а научной оценке и исследованиям статуса архитектурных памятников, имела острое чутье на исключительную недвижимость, которая могла выйти на рынок в следующем году. Они с Дабом понимали важность сохранения тайны соглашений и предложений, знали, как разговаривать с шейхами, искателями политического убежища и мужчинами, имеющими деловые связи на юге. Эстетика! Достаточно было увидеть, что́ Пала сделала с рифом Опал-Ки. Все самые крупные журналы страны публиковали снимки выполненных под старину домов из ракушечника и садов-фантазий, спроектированных Бурле Марксом[119] и составленных из необычных растений.
Первый острый, как игла, луч солнца, проникший через дырочку в тенте, пробуравил льняное колено Даба. Бо́льшая часть недвижимости, которую владелец хотел продать при посредничестве «Эдема», никогда не выставлялась на широкий рынок; «Эдем инкорпорейтед» устраивал приватные торги, и в этом деле никто и близко к «Эдему» не стоял. У них с Палой был нюх на охраняемые объекты недвижимости, на уединенные острова, соединявшиеся с большой землей какой-нибудь единственной дамбой или мостом, на полуострова с единственной подъездной дорогой. Они прекрасно понимали клиентов, которым была нужна особая недвижимость. Хотелось бы ему, чтобы его так же хорошо понимали люди из налоговой службы.
Даб наклонил кофейник, в чашку дугой полилась струя черной жидкости. По другую сторону бассейна простирался сад с тенистыми убежищами, утренняя жара рикошетом отражалась от листьев, папоротники расходились по кругу арками, лепестки цветов еще не раскрылись. Пала могла спать до десяти. Сам он никогда не изменял привычке вставать рано. Проснувшись, выходил в сад, неся белую чашку в искусственной руке с идеальными пластмассовыми ногтями.
Эдем был здесь. Они больше не ездили на Зеленые болота. Аромат сада, густой, словно аромат растрескавшегося перезрелого плода, наполнял рот и горло. Встречный влажный воздух давил на грудь, ступни утопали в мягком мхе. Центром сада было баньяновое дерево. Ради этого древнего дерева с согнутыми коленями и вросшими в землю большими пальцами ног-корней, с ветвистыми руками кроны, извивами лиан и пышными цветами, со свисающей клочьями корой литого ствола и ее опадающими, опадающими, опадающими частичками он
