Дар - Элеонора Бостан
– Отдать другому, – прошептал он, вертя ее в руках, исхудавших и трясущихся, она высосала из него жизнь, еще не до конца, сил осталось ровно на столько, чтобы принять решение. – Просто отдать и всё.
Да только он не мог его принять, никак не мог.
Хотя ведь прошло всего несколько часов с того момента, как ему открылась истина, и Антон утешал себя тем, что такие решение не принимают резко, в одну минуту. Нет, тут надо было подумать, а в темноте ему лучше думалось, как будто свет забирал часть немногочисленной энергии. Он сидел в лоджии на том самом кресле, но на этот раз все окна были плотно закрыты – темное небо, наконец, обрушило свой гнев на город, ураганный ветер смешался с жестоким ливнем, иногда в окна даже барабанил град, судя по звукам, довольно крупный. Гром грохотал так, что стены в квартире Антона вздрагивали, а он сам кривился и зажимал уши руками.
Интересно, где сейчас этот старик Профессор, подумал он, когда очередная бело-голубая вспышка выхватила из темноты золотой круг у него в руке, спит в Плитах или успел занять койку в приюте? Проклятый старик, навлекший на него все это. Правда, он же и указал ему выход, но Антон не представлял, как сможет избавиться от монеты, как сможет отдать ее другому, зная, чем это обернется. Вот бы кому ее вернуть, подумал он, вспоминая, как странно они расстались – старый бродяга продолжал бороться за жизнь, и в этом Антон ему даже завидовал.
– Старый черт, – прошептал Антон, вспоминая представление, которое устроил Профессор напоследок. – Затолкать бы ее тебе в глотку.
Никто из них не ожидал такого финала, но, когда беседа подошла к концу, старик вдруг вскочил, резко, как будто ему было 20, а не…ну сколько там ему стукнуло. Глаза на морщинистом лице вылезали из орбит, откуда-то из грязного плаща появился нож, и все трое путников застыли, застигнутые врасплох.
– Я не возьму ее назад, я уже говорил, – прокричал он, перекрикивая усилившийся ветер. Под темным небом посреди заброшенного двора старик выглядел как призрак или пришелец из какого-то постапокалиптического мира. – И не вздумайте подходить ко мне, я на улице долго живу, с этой штукой управляться умею!
И он угрожающе направил лезвие длинного кухонного ножа на троицу. Ветер трепал полы его когда-то бежевого плаща, космы на голове исполняли какой-то дикий танец.
– И ты, красотка, – он указал ножом на Аннету, – лучше уноси отсюда свою задницу, и друзей прихвати. Мне шутить незачем, я не возьму ее, лучше прирежу всех троих, все равно моя душа уже проклята. Один шаг в мою сторону, и я…
– Пошли. – Устало бросил Антон, – я узнал все, что хотел. И даже больше.
– Мы уходим, – возвысил голос он, чтобы старик услышал его сквозь ветер. – Так что можешь валить обратно в свою дыру. Ты нам больше не нужен.
Аннета продолжала стоять, сверля ледяными глазами бродягу, Антон не умел читать мысли, но в тот момент не сомневался, что она жалеет, что у нее нет пистолета. Он и сам жалел.
– Пошли, – повторил он, дотрагиваясь до ее руки, – здесь нам больше делать нечего. И я устал, а еще надо о многом подумать.
– Ублюдок, – прошипела она, не сводя глаз со старика, медленно пятившегося к дыре в заборе. Нож он по-прежнему держал перед собой. – Как же хочется его прибить…
– И мне, – согласился Антон, – но слова и поступки – две разные вселенные. Теперь я это точно знаю. Пошли, мы все равно никого не собираемся убивать.
И они покинули промзону. По дороге Антон подумал, что, вероятно, мог бы убить старика под вилянием эмоций, или защищаясь, но вот отдать монету не смог бы. Потому что она – спланированное, преднамеренное убийство. И чушь все эти разговоры про спасение своей жизни, это жалкая попытка успокоить остатки совести. Для такого поступка нужна была очень черная душа.
– Но как же моя жизнь? – шепотом спросил Антон монету, – если я не избавлюсь от тебя, дерьмо собачье, я убью себя.
И это тоже будет убийство. Преднамеренное, хоть и не планированное. Он все равно станет убийцей, такую горькую роль приготовила для него судьба, принявшая обличие старого бродяги. Как ни крути, но пред ним лежало всего две дороги, и в конце обоих – смерть. Он мог отдать монету и убить другого человека, и пусть тот несчастный даже не умрет, а передаст монету, все равно, в смерти следующего все равно будет повинен Антон. И от этого никуда не деться. А если он оставит ее себе – умрет сам, и в этом сомневаться уже не приходилось.
– Но как же так, – снова прошептал он, сжимая монету слабыми пальцами, – ведь самоубийство, вроде, грех. А это ведь чистое самоубийство. Как же так?!
Это был тупик. Тупик отчаяния, безысходности. В мире, все же, не оказалось ничего хорошего, никаких намеков на справедливость или равновесие. И больше всего его занимал вопрос не что делать с монетой – это было слишком трудно, думать об этом он не хотел – а почему это случилось с ним. За что он попал в такую яму, в которой обречена умереть его душа или его тело?! За свою жизнь он итак хлебнул страданий, но никогда не делал зла, не мстил, не мошенничал, не предавал, даже не использовал никого и ничего ради собственной выгоды. Так чем же он заслужил такое зло? Неужели там, наверху, Бог или тот, кто его заменяет, слеп? Или равнодушен? А может, там просто нет никого.
Я уже умер, подумал Антон, ведь когда не остается ни проблеска надежды и больше не во что верить – душа умирает, а тело без души не живет.
Возможно, сказал рациональный голос в голове, отвечающий за логику, расчет и практичность, отвечающий за выживание любой ценой. Возможно это и не жизнь в понимании всех этих никчемных поэтов-романтиков, этот голос плевать хотел на мораль, мечты или веру, его целью было сохранить жизнь в теле, а душа…этой материей он не ведал, но пока бьется сердце и кровь бежит по венам – ты жив, ты живешь. Ладно, может, существуешь. Но никто еще не умер на месте только потому, что его душа, видите ли, умерла. А кто ее видел? А она вообще
