Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
— Зря ты так много выпил, — выразил досаду и Нургали.
— Да, разве пойдет на пользу целый бидон? Весь живот раздуло... — признался Кайсар, морщась от боли.
— Напрасно выпил, напрасно...
Кайсекен неуклюже повернулся к Нургали всем телом и спросил:
— Ты по делу пришел? Тогда выкладывай! А нет, так я пойду. В животе опять ураган, не могу больше терпеть.
Нургали, покачав головой, как бы говоря, что никаких дел у него нет, встал с места. Кайсар торопливо скрылся в глубине двора.
Не зная, что делать дальше, Нургали некоторое время нерешительно постоял в одиночестве. Понятно, что дожидаться толковых шагов от Кайсара — дело безнадежное. И в следующий момент он пришел к твердому убеждению, как бы там ни сложилось, а попробовать закинуть удочку в сторону Рахмана.
* * *
Говорят, один мудрый человек сказал когда-то: «Не станешь прихорашиваться — судья накажет, перестараешься — бабы засмеют». Именно в таком состоянии пребывал теперь Нургали. Ему не было никакого дела до разраставшихся в ауле грязных сплетен и шумно развивавшегося скандала между каргалдаками и камаями. Он полностью был захвачен собственной проблемой, а мысли его вертелись только вокруг того, как ее снять.
Перебрав в уме всех аульных стариков, примерно равных ему по возрасту, он каждого тщательно разобрал по косточкам. Проанализировал их биографии, вспомнил факты из жизненного пути. В конечном итоге ясно осознал, что среди этих глупцов нет ни одного по-настоящему преуспевшего человека.
По мнению Нургали, в это смутное время, когда нужно спасать себя от вечного позора, его мукурские сверстники совсем потеряли голову: отреклись от прежней дружбы и согласия, разбрелись неосмотрительно в разные стороны и затеяли никому не нужную мышиную возню. Ради какой-то крохотной, неприметной школы посмели потревожить имена аруахов, прах которых давным-давно порос быльем да бурьяном, разделились на два родовых лагеря и теперь вот бессовестным образом грызутся между собой.
И это происходит именно в тот решающий момент, когда любые земные дела бренны, мелочны и никчемны! Сегодня самое главное, самое важное, не терпящее отлагательства дело — это уничтожение пресловутой родословной. Она должна бесследно исчезнуть, чтобы память о них осталась незапятнанной, чтобы все они не выглядели бесстыдниками в глазах своих детей и внуков, правнуков и праправнуков.
Нурекен безмерно огорчался, что ни один из его ровесников даже не пытается вникнуть в суть этой очень серьезной по своим последствиям ситуации. В моменты бесконечных раздумий, которые не покидали его уже долгое время, он хорошо понял, что никакой помощи от своих сверстников не дождется. Но бой, как говорится, не терпит передышки, поэтому Нургали решился на риск — будь что будет, и, засучив рукава, приступил к щекотливому делу сам.
«Либо хребет сломаю, либо окончательно осрамлюсь», — подумал он, мысленно воодушевляя себя на отважный шаг в защиту собственной репутации.
— Не пожалею скота ради жизни, а жизнью пожертвую во имя чести! — пробормотал он себе под нос клятву.
И воистину — в тот момент Нурекен готов был отдать жизнь ради своей чести и сохранения достоинства.
* * *
Отогнав и присоединив к пасущемуся за аулом стаду свою серую корову, как он это делал каждый божий день, Нургали направился в дальний конец улицы, где располагался дом балбеса Рахмана.
По краешку леса в своей «олимпийке», на штанах которой пузырем отвисли колени, бегал трусцой Мырзахмет. Остановившись, он приступил к гимнастическим упражнениям: размахивал руками в разные стороны, наклонялся, приседал...
Мырзекен ведь уже в годах, молодость давно ушла, мог бы и не мучить себя так, подумал Нургали, жалея сверстника. Кто поверит, что этот пожилой человек, который в насмешку сторонним глазам чуть свет скачет и вертится тут, будто юный мальчишка, был в свое время руководителем и занимал такой высокий пост, что даже, как говорится, его плевок высыхал, не успев долететь до земли?..
Тем временем Мырзахмет вновь перешел на трусцу. Пробегая вдали наперерез Нурекену, поднял приветственно руку и, вклинившись в гущу деревьев, скрылся из виду. Этим жестом он поздоровался со сверстником. Хотя бы так.
На глаза Нургали попался и Бектемир-мулла, пересекавший двор с медным чайником в руках. Похоже, даже сам молдекен, избравший путь Аллаха, только что проснулся.
Со стороны лексеевского двора, расположенного ниже, доносился залихватский свист возносящейся ввысь мелодии раздольной русской песни «Ой, мороз, мороз». То ли гости к нему издалека пожаловали, то ли полуказаха Лексея навестили русские пасечники из соседнего села, во всяком случае, в его дворе с утра пораньше бушует веселая пирушка.
Рахман еще не встал. Его мать Зейнеп, склонившаяся над земляным очагом, чтобы разжечь огонь, поинтересовалась: может, ей разбудить сына? Однако Нургали мотнул головой, мол, не надо. Решил не рисковать — Рахман спросонья может завредничать и ответить отказом на его просьбу, из-за того что ему не дали выспаться, или вовсе разозлится и сделает все наоборот. От балбеса Рахмана всего можно ожидать, еще тот упрямец: подойдешь не с той стороны — сразу к черту пошлет.
Сон у этого крепкого парня, похоже, тоже крепкий — раскатистый храп, раздающийся из комнаты в глубине дома, слышен даже во дворе. Оно и понятно, ведь балбес привык шляться до глубокой ночи.
Какое-то время назад до Нургали долетел слух, будто лис Рахман любитель ночных свиданий... Есть в Мукуре одна молодуха по имени Марфуга. Много лет она жила в городе, стала истинной горожанкой, там же выскочила замуж, а потом разошлась и вернулась в аул. Говорят, Рахман давно уже сблизился с этой легкомысленной женщиной, которая резко отличается от аульных скромниц. И в трескучий январский мороз, и в непролазную осеннюю грязь, и в промозглую весеннюю слякоть Марфуга вызывающе нарядно одевается и кокетничает с каждым встречным.
Боже мой, это ведь совсем не та женщина, какая могла бы стать долгожданной невесткой в доме Рахмана, не та сноха, что соответствовала бы ожиданиям старухи Зейнеп, сразу подумал тогда Нургали. Правда, никому об этом не сказал, к тому же он понимал, что, даже если выскажется, ничего в их жизни не изменит. А потом и вовсе забыл и о Марфуге с Рахманом, и о своем отношении к их роману.
Теперь же, когда он увидел во дворе сгорбившуюся
