Сшитое сердце - Кароль Мартинез
Анхела, сбитая с толку противоречием между веселыми лицами и суровыми упреками, не стала упираться. Она повиновалась, глядя на человека напротив – единственного, кто не произнес ни слова. Смутившись, он опустил голову и уставился в свою тарелку, сплошь разрисованную птицами. Но юная певица с некрасивым лицом тоже была там, среди тщательно обглоданных куриных косточек, она была там и пела о любви-тюремщице.
Гости в восхищении аплодировали. А одна пьяная женщина внезапно возмутилась, что так много маленьких созданий томится в неволе, и пожелала немедленно открыть вольер и выпустить птиц. Хозяин дома, элегантный старик в белом костюме, остановил причудницу, когда ее ботинки уже ковыляли среди куртин, и мягко увел в аллею. За этим последовал долгий спор между пьяными за столом – спор о пользе пленения, в котором человек, все еще смотревший в свою тарелку, участия не принимал.
Ворона положила конец спору, усевшись на плечо Анхелы, и всем захотелось потрогать птицу. Седовласый хозяин, большой любитель пернатых, рад был добавить новый экземпляр к своему собранию и предложил моей сестре на него работать, заниматься этим вольером и его обитателями, крылатым и музыкальным народцем.
У нее спросили, в каком квартале она живет, а когда она ответила, все повернулись к человеку, молча уткнувшемуся в тарелку. Неужели она впервые видит отца Андре? Он служитель Божий и большой музыкант. Служит как раз там, в Нотр-Дам д’А., в квартале, где так много испанских эмигрантов, голодранцев, которые толпой заявились сюда с того берега Средиземного моря, там им было не выжить. Анхела сказала, что не узнала его. Какое лицемерие! Можно ли не узнать такого красавца? – воскликнула пьяная дама и расхохоталась.
М. Д. продолжил:
– Так, значит, вы не поете в церкви? Как немилосердно приберегать подобный голос только для себя и не делиться им с Богом и людьми! Его тембр так чудесно сочетался бы со звуками органа… Вы знаете церковные гимны? Неважно, отец Андре вас научит. В ближайшее же воскресенье мы все придем вас послушать.
Анхела ушла радостная, она не обратила внимания на то, что о ней говорили. А ведь дама в ботинках не стеснялась описывать уродство юной посетительницы, ее грузную коренастую фигуру, ее оскал, ее грубые черты, ее огромные неподвижные глаза.
– Вы не находите, что она смахивает на курицу? Кто бы мог подумать, что Господь спрячет такую красоту в горле подобной женщины? Словно жемчужину в скучной устрице!
– Ты преувеличиваешь, – возразил ей М. Д. – Она не уродливая. Всего лишь заурядная.
– Нет, она безобразная, а Господь любит пошутить, только и всего! Ему нравится удивлять публику! Так ведь? – продолжала захмелевшая дама, обращаясь к священнику. – Обречь на безбрачие такого человека, как вы! Какая расточительность! Разве Господь не чертовски порочен?
– Да замолчи же, пока мой юный гость не сбежал из-за тебя! – оборвал ее хозяин дома.
Вот так Анхела снова стала петь. И ничего серьезного, ничего мрачного вроде бы и не слышалось в ее голосе. Город не загорелся.
Начиналась новая жизнь. Она каждый день будет работать в вольере М. Д., заботиться о его обитателях, отвечать на птичьи трели и, раз ее об этом попросили, петь и в церкви тоже, для людей, как она некогда делала в Сантавеле, в оливковой роще Эредиа, где на ее голос откликались palmas flamencas.
Назавтра она окунулась в прохладу маленькой церкви, чей неф со всех сторон весело пронизывали цветные лучи. Солнечный свет, пропущенный сквозь витражи, окрашивался в яркие игривые тона, и никакой торжественности в этом месте не было. Церковь оказалась более теплой, чем ее священник. Хотя Анхела уже бывала здесь с тех пор, как прибыла в эти края, ей показалось, что она входит сюда впервые.
Хор репетировал “Аве Мария”. Не прерывая его, отец Андре знаком подозвал мою сестру. К сожалению, у него была музыкальная душа, и он сам дирижировал своим хором. Он посвящал ему немало времени. Когда настала тишина, он представил хористам Анхелу, которую все они знали хотя бы по имени, потом попросил ее что-нибудь спеть, чтобы все смогли услышать, как звучит ее голос в храме, услышать его тембр. Что угодно, лишь бы оно не было святотатственным.
Звонкий высокий голос вонзился в их плоть.
Отец Андре, блуждая взглядом по плиткам пола, слышал, как в горле Анхелы вибрирует шип, он слышал эту боль. Эту великолепную боль!
Разве может христианин не поддаться чарам этой боли, если церкви возведены на костях мучеников, если катехизисы ставят в пример принесенных в жертву детей, если верующие молятся перед образом Матери, оплакивающей умершего на кресте Сына? Разве можно не любоваться страданием, если Бог подал нам пример, принеся в жертву своего Сына, позволив ему плакать кровавыми слезами и выставлять напоказ свои раны? Терновый венец, крест, искупление святых – надо страдать, чтобы удержать мир в равновесии, платить, чтобы другие могли идти дальше.
Да, отец Андре воспринимал боль как соль земли! И вот теперь голос этой маленькой женщины выплескивал в его церковь горе, наполнявшее его тело несказанной нежностью. Его душа трепетала. Заостренное пение Анхелы терзало его плоть, проникало в него, возбуждало его чувства. Тогда священник попытался защититься, захотел утопить этот голос среди других поющих голосов, но тот настолько выбивался, что разрушал стройный хор. Только орган мог его сопровождать.
– Будешь солисткой, больше ты ни на что не годишься! – сухо заключил он, перед тем как всех распустить.
В следующее воскресенье М. Д., снова облаченный в ослепительно белый костюм, вместе с друзьями пришел послушать, как поет девушка, которой он покровительствовал.
На паперти ждала окутанная солнцем Клара. Увидев, как из нарядного экипажа вышел белый с ног до головы старик, она улыбнулась ему и совершенно естественно взяла его под руку, словно как раз его-то и ждала. Если старик и был удивлен, он не подал виду и включился в игру прекрасной незнакомки. Они вместе вошли в церковь и бок о бок прошли по центральному проходу. Друзья богатого судовладельца не знали, что и думать. Они вполголоса переговаривались, пытаясь выведать, что это за новая возлюбленная. Как правило, М. Д. не был таким скрытным.
Дойдя до середины нефа, он расстался с моей сестрой, чтобы она села среди женщин, потом быстро, словно юноша, на нее взглянул, увидел в устремленных на него соломенных глазах огромную любовь и задрожал при одной только мысли о том,
