Карта Анны - Марек Шинделка
Любое зло в итоге перерастает в извращенную романтику. В продукт. В дурацкий торговый артикул. Гитлер — настоящее спасение для маркетинга. Назови что-нибудь «Гитлер», и ты выиграл. Анна, я серьезно: на Гитлера люди оглядываются, как на красивую девушку. Двигай Гитлером из стороны в сторону, и люди будут за ним следить, как за мячиком в пинг-понге. Каждая историческая личность становится брендом, убогим символом, смысл которого сводится к двум-трем викицитатам. Чем-то, что можно употребить с аппетитом, легко и быстро, что хорошо переваривается. Я понял это в один особенно тоскливый вечер, когда весь город отбывал осеннюю повинность — качал ветками и скрипел корнями; я приехал домой, припарковал свой «Пикассо» и, поскольку мне было совсем грустно, уговорил бутылку коньяка «Наполеон» и еще полбутылки водки «Амундсен», в холодильнике я обнаружил только несколько шоколадных конфет «Моцарт», просроченный сыр «Карл IV», недоеденный пончик «Рембрандт» и упаковку кошачьего корма «Матисс». Собрав последние силы, блендером «Максвелл» я намолол льда для коктейля «Хемингуэй» и в конце концов (мне было по-настоящему плохо) запил все это лосьоном «Дали», свернулся на диване и уснул под бормотание старенького телевизора «Тесла», вымотанный всей этой Европой.
Анна, осторожнее!
Вокруг нас реальность!
Последи за ней немного вместо меня. Моросит, сеется мелкий дождик, после которого шоссе, словно зеркало, переворачивает город вверх тормашками, ползут тучи, то тут, то там приоткрывая солнце, нам, в общем-то, не так уж плохо, в киоске с газетами — с газетами, с первых полос которых, как сыч, глядит Шоумен, потому что он опять кому-то изменил, — я покупаю пол-литра рома, и мы идем по промокшему парку, на листьях под лучами солнца сверкают огромные капли, мы прихлебываем ром, этот янтарь в стекле, экстракт Рождества, конфетную эссенцию, вкус детства; ты закрываешь глаза: вокруг глубокая зимняя ночь, черная, как квадрат Малевича, все дети затаили дыхание, возле дома бродит младенец Иисус, о власти ада никто еще и понятия не имеет, разве что мама и папа, те уже пожили свое, но дети вполне свежи и видят сны, сладкие, как ром.
Анна, вставай!
Здесь не стоит спать, смеюсь я. Скамейка почернела, размякла от дождя, трава под ногой скользит, солнце начинает пригревать, от глины поднимается пар. Я разглядываю тебя, как ты дремлешь на моем плече, залитая светом нового дня. Однажды я напишу книгу об уголках твоих губ, о небольшой морщинке, которая мелькнула у тебя между бровями. Откуда ты взялась, Анна? Я вел жизнь, привычную, как полость своего рта, но, когда появилась ты, мне будто поставили на зуб новую пломбу.
Пойдем же.
Ты жмуришься на солнце, сонно посмеиваешься.
Мы идем по городу, и вокруг нас столько всего — посмотри! Я поднимаю мобильник, и каждое здание начинает говорить и предлагать мне свой товар, рестораны, словно заколдованные, застывшие официанты сами показывают меню, такси сообщает, за сколько довезет меня до аэропорта, и я вижу, что там, за стеной, сидит один из моих друзей, я его никогда не встречал, но у нас много общего, он как раз ставит лайк под утренней программой Шоумена, которую смотрит на планшете, и одновременно переписывается со знакомым-узбеком на другом конце планеты. В мире столько всего, Анна, мы обтянули его еще одним слоем реальности, которая приносит нам удовольствие и деньги, осталось только разучиться есть и дышать, освободиться еще от двух-трех атавизмов, и мы будем по-настоящему счастливы. Меня это абсолютно устраивает, в детстве я любил строить из лего, а сейчас ты можешь строить всю свою жизнь. Поспорим на что угодно: Твой сосед живет в совершенно другой вселенной, нежели ты. Кстати, я недавно выяснил: мой, оказывается, своего рода гроссмейстер среди оверклокеров, он в определенном смысле знаменитость, зовут его Миша, ему тринадцать, и он совсем прозрачный; Когда он выходит на свет, видно, как в ушах и на утомленном компьютерной алхимией лбу пульсируют сине-фиолетовые клубки прожилок и вен.
Анна, я иногда скучаю по реальности. Недавно мой друг Риелтор позвал меня на вечеринку. Присоединиться к приятной компании трехсот пятидесяти сотрудников филиала его агентства недвижимости. У него работают только люди от восемнадцати до двадцати пяти, никакого тебе геронтобизнеса: как только человек взрослеет, он тут же вылетает, с ним уже невозможно работать, — так объяснил мне Риелтор и на весь остаток вечера потерялся в толпе. Я сидел за столиком с почти совершеннолетними компьютерщиками, которые страшно напились и общались уже исключительно с помощью программных кодов, но в конце концов к нам откуда-то подкралась меланхолия, вселилась в этих ребят, точно дух в машину, и они затосковали. Ударились в вспоминания, как пять лет назад всю ночь играли по сети в какую-то стрелялку и, ошалевшие от недосыпа, вдруг попали на какой-то склад, в ржавый полуразрушенный ангар или вроде того: обгоревшие «мессершмитты», остовы всякой военной техники, развалившаяся крыша, внутрь проникает мелкий дождик, но небо рваное, как на рассвете или наоборот когда смеркается, сырая заря, треск в рациях, их тогда было пятеро, и ситуация неважнецкая — один тяжело ранен, патронов почти не осталось, а где-то в темноте, среди всего этого металлолома бродит киборг — ни человек, ни машина, настоящий монстр, мышцы вперемежку со сталью, руки — сплошные трубки и провода, работает на керосине или на чем-то еще, единственный глаз — красный телескоп, вместо одной кисти — базука. Парни стараются особо не высовываться, если чудовище их заметит — они погибли. Слышны только грозные шаги, шипение гидравлических поршней, киборг то и дело останавливается, с жужжанием, словно циклоп-папарацци, наводит свой глаз и сканирует им темноту. Они не смеют пошевелиться, пишут друг другу в чате, кто-то возмущается, что все мины дистанционного действия истрачены, а киборг, словно услышав их, замирает, прислушивается, как будто думает. Они еле дышат; наконец опять доносятся гулкие шаги, звуки гидравлики, скрип сухожилий, проросших металлом, «У меня одна граната», — пишет кто-то; «У меня две», — сообщает другой, и это все, что есть, парни продолжают спорить, они в
