Карта Анны - Марек Шинделка
Все вдруг умолкли. Мы на риелторской вечеринке, но мир вокруг нас словно перестал существовать, утратил очертания. Я сижу, растроганный, вместе с этими мальчишками, один из них, с покрасневшими глазами, поднимает стакан, и я со всеми чокаюсь. Будто я был с ними тогда, будто пережил с ними что-то настоящее, что-то, о чем можно вспоминать.
Анна, это было давно, так давно, что уже никто и не знает даже, в какой цифровой империи поселилась эта грусть, эта тоска. Я думаю о том единственном месте, куда хотелось бы возвращаться, об уголке, найти там свою стену плача, вернуться через отстрелянные круги и уровни: ненужный солдат, бредущий в обратную сторону, нигде уже никто не прячется, времена года замерли. Вот в такое место я возвращался бы с радостью, нашел бы свою стену и в промежуток между двумя пикселями, в цифровой след от пули нашептывал бы все эти истории, всё, с чем мне не хочется жить.
Анна…
Анна?
Ты здесь?
Я уж испугался. Что бы я теперь без тебя делал?
Анна, смотри, там! И здесь. Изъяны! Мы идем по городу и разглядываем изъяны, они повсюду. Рекламные щиты, набитые телами. Настала эпоха, когда маркетинговые мудрецы поняли, что совершенство уже никого не восхищает, его не замечают, эмоционально выжженных потребителей гораздо больше притягивают пороки. Так билборды, рекламные ролики на телевидении и в интернете вместо совершенных фигур атлетов и моделей населили страшилища. Смотри: женщина, лицо которой будто прошло через пищеварительный тракт какого-то травоядного с пятью, по меньшей мере, желудками: высунув язык, раздув ноздри и насупив брови, она зазывает клиентов в какой-то банк. Чудище говорит с нами на языке цифр: ко рту женщины тянется стрелка от пузыря, в котором написана процентная ставка. А вот еще финт ушами! Одна радиостанция придумала рекламировать свою утреннюю передачу, бодрую, с песнями и веселыми ведущими (Шоумен плюс еще кто-нибудь для галочки) под слоганом «Дарим улыбки» и решила этот слоган проиллюстрировать буквально. Так город заполонили плакаты с несчастными мутантами, химерами, будто сбежавшими из фотоальбома спятившего пластического хирурга: художник отрезал голову поеденного молью старичка с пигментными пятнами, расползшимися по лысине точно континенты по земному шару, а под нос ему налепил слюнявую мордашку смеющегося младенца; младенец в свою очередь получил бородатую челюсть какого-то альфа-самца, верхняя же часть головы этого альфа-самца беспомощно глядела на нас, надувая алые девичьи губки, голова девушки внезапно заканчивалась сухим старческим ртом, и круг таким образом замыкался — или превращался в спираль с появлением очередных билбордов и лайтбоксов.
Мы идем через лес уродов, Анна улыбается, и я ее понимаю: я тоже питаю слабость к монстрам, изъян мне милее, чем научно-фантастическая семья из предыдущей маркетинговой эпохи, созданная по модели «отец — культурист, мать — пергидрольная анорексичка, дети — то же в миниатюре, 2 шт.», семья из инкубатора, выращенная в физрастворе на вате, невыносимо-счастливые особи из какой-то параллельной вселенной, куда потребители могут заглянуть только через окна рекламных щитов, экран телевизора или дисплей телефона. Смотреть на такое было уже совершенно невозможно, возникало желание уничтожать, а не покупать, а это не совсем то, что ожидалось, и рекламные стратеги морщили лбы и растерянно пожимали плечами на своих совещаниях. Потребовалось много бессонных ночей, мышечных судорог, лопнувших сосудов в глазах, распад старых маркетинговых браков и дружеских связей, вливание свежей крови, а потом и несвежей (на всякий случай), несколько передозировок кофеином, десятки сорванных биоритмов, пара выгораний, одно самовозгорание, и вот, наконец, был порожден изъян! Трясущимися руками его, мокрого, вынесли на свет божий, и реклама начала портиться. Успех был феноменальный. Маркетинговые мудрецы потирали ручки, видя, что люди не могут противиться изъяну: едва заметив периферийным зрением уродца, они спешат его разглядеть, качают головой, но вместе с изъяном им в нервную систему или, скорее всего, прямо в ДНК записывается название радиостанции или банка, штрих-код с упаковки печенья или стирального порошка. Изъян притягивает, как магнит, Анна, людям не хватает ошибки. Мир слишком безопасен, слишком стерилен.
Шоумен однажды, развлекая по радио публику, объяснял: мы всё дезинфицируем. Дезинфицируем еще до того, как пораниться. Надеваем чистую одежду, полощем рот ополаскивателем, сбриваем каждый волосок, пьем витамин С для здоровья и витамин Е бог весть для чего, кальций для костей, фолиевую кислоту для крови, гинкго билоба для мудрости и экстракт зеленого чая для бессмертия и так далее — и отправляемся в кино на семейную эпопею о Холокосте или гибели 99 % человечества и крахе цивилизации, истребляемой какой-то нежитью, явившейся из глубин вселенной.
Анна, ты тоже любишь фильмы о гибели человечества и подобные развлечения, у нас столько общего, ты счастлива в этом мире, ты понимаешь его разнообразие. Но не каждый с таким удовольствием купается в бесконечности. Шоумен в передаче «Готовим с Шоуменом» как-то раз втолковывал какому-то политику, помешивая солянку с сардельками: «Почему, на ваш взгляд, люди так любят войну?» «Не знаю, — ответил политик (лоб взмок, пальцы лезут за воротник, над солянкой поднимаются облака пара), — я как-то не замечал, чтобы ее любили» (улыбка, пот, усы).. «При всем уважении, — сказал Шоумен, — вы ничего не понимаете. Люди любят войну, потому что она проста. Намного проще, чем мир. Вы даже представить себе не можете, сколько народу сейчас втайне мечтает о тоталитаризме, о том, чтобы случилось что-нибудь страшное — геноцид, большой террор и тому подобное. Они устали от этой жуткой неопределенности, они для нее не созданы». Шоумен подносит ложку ко рту, прикрывает
