Тепло человеческое - Серж Жонкур
Пятница, 7 февраля 2020 года
На следующий день в преподавательской только и разговоров было, что про вирус. Некоторые просто отказывались во все это верить – невозможно по щелчку пальцев запереть в домах все население, это ж вам не игра в «Море волнуется раз»…
– Такое невозможно даже при диктатуре, – заявил Лукас.
Тем не менее этот самый Лукас, который в силу своего холодного рационализма не был склонен к скепсису, вынужден был признать, что уже пошли слухи о возможной отмене учебной поездки в Севилью в апреле.
– Это они так пытаются замазать проблемы с бюджетом, – проворчал он.
Все они казались себе такими молодыми, такими искушенными в своей профессии – всем им, за исключением Мишеля, было лет на двадцать меньше, чем ей, – теперь зазор, который она на протяжении всей карьеры ощущала между собой и студентами, распространился и на коллег. Ее держали за старшую, в этом ранге полагалось обладать определенной мудростью, хладнокровием, хотя на самом-то деле ей сейчас нужно было только одно: чтобы кто-то ее обнадежил. Мишелю тоже уже было под шестьдесят, но он любил повторять, что все мужики из Ло-и-Гаронны такие же крепкие, как и он, – особенно те, которые раньше занимались регби. Мишель был из шутников, но в это утро – возможно потому, что он преподавал геобиологию – шутил он меньше обычного. Каролина всегда считала, что он слишком политизирован, в экзальтированно-провокативном ключе, но, похоже, и его стали посещать некоторые сомнения:
– Нельзя, однако, забывать о том, что каждый день мы прокачиваем через легкие пятнадцать тысяч литров воздуха, и если, не дай бог, вирус этот начнет распространяться, всех нас одним махом посадят под замок, как в день взрыва на заводе АЗФ[6] – уж я-то это прекрасно помню, я тогда преподавал в лицее Гальени!
Звонок вывел их из кошмара этих древних воспоминаний.
Она провела занятия так, будто ничего и не случилось, потом вернулась мыслями к насущным тревогам – никак было не выбросить из головы мысль о том, что через два года придется оставить преподавание. И в этом смысле она лишилась всяческой опоры, в 2010 году пенсионный возраст установили в 62 года, но Эдуар Филипп[7] собирается поднять его снова, и может так оказаться, что в 2025 году, когда ей исполнится семьдесят, пенсию отменят вовсе. В общем, куда ни посмотри во времени и пространстве, все кажется зыбким, неопределенным. А уйти с работы, оставить преподавание – это было для нее и великой мечтой, и великим страхом.
Вечером – как раз начались февральские каникулы – они все поздравили друг друга и пожелали всего наилучшего, как будто за эти пятнадцать дней может произойти что угодно.
Четверг, 20 февраля 2020 года
Жить здесь без машины – все равно что умереть. Муж ее водить уже не мог, поэтому Анжель повсюду ездила сама, лишний раз просить одолжения у сына не хотелось. Но настанет день, когда и она больше не сможет сесть за руль, и Александр неизбежно станет их последней надеждой.
Из крана уже неделю текла мутная вода, Анжель на всякий случай решила купить в гипермаркете как минимум пять упаковок воды «Кристалайн» – самой ей было бы столько не дотащить, но в это утро все складывалось как нельзя лучше: Фредо должен был с кем-то встретиться на старой заправке, а она совсем рядом с торговым центром. Анжель подозревала, что встреча эта как-то связана с травкой, которую он добавлял в свои самокрутки, – бедняга Фредо думал, что никто этого не замечает, хотя Анжель с Жаном давно все поняли, только ему ничего не говорили.
На пути в долину с одной стороны дороги возвышалась скала, с другой был построен невысокий бордюр без всякой обочины, и ехать между двумя этими заграждениями приходилось очень осторожно. Анжель чувствовала, что их работник высматривает малейшие промахи в ее вождении. Видимо, ему и самому страшно. Похоже, у него еще есть голова на плечах.
Она включила радио – стрелочка остановилась на единственной доступной на этом участке станции – как в долине, так и здесь, на холмах, – но из-за треска и помех разобрать ничего было невозможно, хотя со слушателями на этой станции обращались задушевно: одни сплошные сантименты, никакой информации и рекламы – только музыка и бесконечные разговоры. На этот раз Анжель досталась какая-то мягкая завораживающая мелодия, она эту песню раньше не слышала, Фредо тоже, но песня почему-то развернула мысли Анжель на сорок лет вспять, когда они все вместе, всей семьей ездили за покупками. Она бы, может, даже сморгнула слезу, если бы Фредо не сидел совсем рядом, а у него-то ни братьев, ни сестер, ни родителей – они далеко или в ссоре, она этого толком не знала. Он нынче с утра был в дурном настроении – оставалось надеяться, что встреча не грозит ему никакими неприятностями. Никак Анжель не могла раскусить этого паренька. Спрашивала себя, каково бы оно было, если бы все дети и внуки жили рядом, чем бы грозила такая близость – может, жизнь текла бы вот так же славно, как в этой песне – хотя в песне на деле говорилось, что счастья не существует.
Анжель медленно толкала тележку по проходам гипермаркета. Фредо обещал вернуться на парковку к половине одиннадцатого и помочь ей закинуть шесть упаковок воды в багажник, так что можно было не спешить. Она остановилась у стойки с прессой, немножко полистала журналы. Страшная история – репортаж о круизном судне, которое застряло на другом конце света, неподалеку от Японии. Десять лет назад дочери ее совершили круиз по Средиземному морю, привезли оттуда тысячу фотографий закатов и улыбок. А там, на борту этой «Бриллиантовой принцессы», райская жизнь превратилась в настоящий кошмар: каждый день симптомы появлялись все у новых пассажиров, три тысячи участников круиза оказались запертыми в своих каютах, точно в тюремных камерах – в некоторых не было даже иллюминаторов. Застрять посреди океана. В безысходности. Покинуть борт разрешили только американским гражданам – на фотографии они стояли в ряд, будто заключенные, под конвоем людей в цельных комбинезонах, и люди эти опрыскивали их какой-то жидкостью. Анжель отвернулась от стойки с прессой, будто вынырнув из кошмара, хотя Япония далеко, равно как и все эти изменения климата и круизные лайнеры.
Она встала в очередь к дородной рыжеволосой кассирше, которая
