Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
Я перевела взгляд на девочку. Та была выше ростом, крупнее, выглядела попроще. Лена с улыбкой наблюдала за моей реакцией – привыкла, видимо.
Женщина тем временем, бросив на нас сердитый взгляд и не ответив на моё робкое «драсс…», вновь исчезла за дверцей авто. Папы курили в сторонке, о чём-то переговариваясь.
– Так что случилось-то? – спросила я. – Плохо стало в дороге? Тошнило кого-нибудь?
– Да нет, – сказала Лена, понизив голос, – это мама варенье разлила.
Между тем, по мере того, как удалялся или приближался к нам бегающий мальчик, стало слышно обрывочно слова, которые он радостно выкрикивал в небо: господи… спасибо тебе… хорошо-то как… счастье какое, боже мой…
И это было странно.
– А этот тогда чего радуется?
– Серёжка? Ну как тебе объяснить… Понимаешь, у нас мама… такая очень… Ну практичная, что ли. Ей из любой ситуации надо извлечь максимум. Вот, например, она не может просто в лес поехать гулять и наслаждаться, ей обязательно оттуда что-то унести надо. Грибы, ягоды, само собой, а если нет ничего – лист лесной малины, иван-чай, хоть шишки для дачного самовара. Мы когда только на лесную дорогу сворачиваем, она сразу про всё забывает. Такое впечатление, что грибы, например, уже под землёй видит, когда они ещё и не проросли даже. Вот едем, быстро, а она: «Вадик!.. Стой!.. Гриб!.. Гриб!..» И точно: гриб.
– Но сейчас же вы не из леса едете?
– Не из леса. Мы в Крыму отдыхали, у дяди Лёни. Мама варенье весь отпуск варила, мы и сахар специально с собой туда везли. Там абрикосы бесплатные, в дяди-Лёнином саду. Все купаются, в горы ходят, а она варит. Ну и злится, конечно. Наварит – три или четыре полиэтиленовых мешка друг в друга вложит, разольёт по ним варенье, и мы потом везём… Завязывать их нельзя, варенье может забродить. Поэтому мы всю дорогу едем как истуканы – между ног у каждого мешок с вареньем, два ещё между нами с Серёжкой на заднем сиденье, специально укреплённые. И три у неё, на переднем: один между ног, и по одному за правой и за левой ногой.
Я попыталась представить картину размещения мешков с вареньем. Получилось плохо.
– Ну?
– Вот и ну. Не знаю, что уж там случилось, заснула, может… Хотя вряд ли… Папа-то точно не виноват, он уже насобачился плавно и быстро ездить, чтоб не колыхало… Короче, как-то дёрнулась она, и – одно за другим – варенье всё – бряк на пол… И сидит, по колено в варенье… А закричала когда – мне показалось, скорая помощь с сиреной за нами едет…
Помолчали. Надо было переварить услышанное.
– Ну… а брат-то чего радуется? – мне почему-то надо было выяснить всё до конца.
– А ты послушай, что он кричит, – предложила Лена.
Мы опять замолчали. Я прислушалась. Порыв ветра донёс очередной сумасшедший крик:
– Гос-с-споди!.. Господи! Благодарю тебя, Боже мой!.. Спасибо тебе! Что это не я! Как хорошо, что это не я-а-а-а!.. Господи-и-и!..
Всё стало ясно. И мы поехали дальше. Но весь оставшийся путь перед глазами стоял маленький живой самолётик, кружащийся на зелёном лугу с раскинутыми руками, радостным криком благодарящий небо.
За то, что не он опрокинул варенье.
Про мадам
Это был наш первый Париж. Год миллениума. Месяц – май. Дочке и сыну – пять и семь соответственно.
О впечатлениях даже рассказывать не буду, они у всех одни и те же: бульвары-каштаны-Монмартр-Монпарнас… Французский аккордеон – Пари!.. Та-да-та-да-та-дада-та-да-дадада… Клошары. «Мулен Руж». Диснейленд.
Но летали с мужем – как птицы! Париж!.. Ночью спать жалко было. Уложим детей, и ну шастать: кажется – вот! – за тем углом! праздник!.. И что-то происходит вот тут уже, совсем рядом! На рю де Каумартин буквально… И так полночи. В погоне за хвостом утекающей ночной парижской жизни.
Жили на рю де Матюрен. Это в районе Опера. Отель «Флоранс». Две звезды. Третий этаж. Комната со скрипучей кроватью и разваливающимся полированным шкафом фасона шестидесятых. В узеньком коридоре, ведущем к ванной комнате, две стоящие друг за другом детские кровати. Из коридорчика вид на внутренний дворик. Там азалия в кадке и каменный шар. Чудо! Чудо! Боже мой, как не по-нашему, как… Слов нет! И эта каморка – романтичная, дивная… «Под крышами Парижа».
Хозяйка отеля – весьма, весьма пожилая мадам. К восьмидесяти, я думаю. Лёгкий тремор головы и рук… Но!.. Это мадам, а не «женщина, за мной просили не занимать». Как я, например. Высокие скулы, чётко очерченный рот, морщинки у глаз – верите – украшают их. Причёска – серебряная хризантема. Руки… боже мой!.. Пальцы в дивных тяжёлых серебряных перстнях. Идеальный маникюр.
Я инстинктивно сжала свои в кулаки. По дрогнувшему уголку рта мадам было понятно, что она это заметила. Но всё равно мне было не обидно. Я глаз не могла оторвать от её губ, складывавшихся волшебно, как для поцелуя, когда она роняла французские слова. Завораживающее оцепенение – так можно охарактеризовать моё состояние.
Завтрак нам подавали внизу, в полутёмном холле, где конторка мадам. Она сама же и подавала. Кроме нас, правда, никто не ел.
Круглый стол с двумя скатертями, серебряные приборы на подставках, какие-то маслёнки, менажницы, соусники… Мы сдуру оплатили себе континентальные завтраки; собственно, и недорого они обошлись – тогда ещё франки были… Не в этом дело. Дело в том, что это были очень странные завтраки. Никогда впоследствии даже в самых дорогих отелях мы не пробовали ничего подобного.
Она подавала каким-то удивительным способом приготовленные яйца без скорлупы на подушке из… салата? Шпината? И к ним тонко нарезанные гренки – макать в яйца. Восхитительный омлет в виде мешочка. Тонкие лепестки ветчины, свёрнутые трубочкой и наполненные нежнейшим кремом. Сырным? Яичным? Чёрт его знает… Запечённое розочкой картофельное пюре: подцепишь его вилкой – а оно тянется, потому что горячий сыр внутри. И всё тому подобное.
Ну, первые три дня мы обходились без завтраков – вскакивали с кровати, боясь опоздать к открытию Диснейленда, а там уж дети только к обеду вспоминали про еду.
Оставшиеся четыре сидели со священным трепетом в полутёмном холле.
Как ни удивительны были подаваемые хозяйкой кушанья, еда не лезла в рот. И вот почему. Как только приносили что-нибудь мясное, из-под нашего круглого стола
