Март, октябрь, Мальва - Люба Макаревская
И утром, умывая лицо в его ванной, я подумала: после такого или начинают жить вместе, или расстаются. Я почувствовала, что больше не могу.
И конечно, он выбрал второе – он оставил меня на полтора года. Я осталась одна посреди лета, его тепло стало для меня ненужным. Если я смотрела на небо или на листву, я тут же начинала плакать, слезы текли сами собой, и я уже ничего не знала о себе самой, о себе новой, кроме того, что мне нужен он.
Вначале у меня открылся острый психоз, я не могла спать, я просыпалась в шесть утра, словно от внутреннего удара, он шел откуда-то изнутри моего тела, изнутри грудной клетки, застывал, концентрировался в районе солнечного сплетения и ударял меня изнутри.
И каждый рассвет был то желтым, то оранжевым, то розовым, но всегда одинаково невыносимым.
Между мной и ним – холод, пульсация новогодней гирлянды и боль, и я протягиваю к нему руку, прежде чем открыть глаза и увидеть конечность комнаты, где я нахожусь.
Часто я видела его в соцсетях с другими, и ревность пожирала меня наравне с болью.
Мне хотелось понять, неужели все, что произошло между нами, для него было только эпизодом и ничем больше. Если я встречала его где-то, то он делал вид, что не знает меня, и я в ответ поступала так же. А потом закрывалась в туалете клуба или бара, прижималась лбом к холодному кафелю и повторяла про себя: «Ну ведь это же я. Это меня ты так целовал, это меня ты брал за руку во сне. Это же я, это я, это я».
Я повторяла это про себя много-много раз, потом затихала и принимала правила навязанной мне игры и выходила с холодной улыбкой.
Позже я скажу ему, что эта игра невротическая и мне она не нравится.
А он ответит мне только:
– Все коммуникации между людьми невротические.
Я понимала и не понимала, почему он так поступает.
Намного позже, когда я узнаю его лучше, я найду ответ на этот вопрос в его вечной депрессии и пустоте, в том, как замыкаются на самый крепкий замок мои и его психические проблемы и травмы. Его драматичный брак задолго до меня. Брак, который втянул в себя слишком много темноты. Что бы позже на протяжении всей нашей связи я ни узнавала о его браке, это всегда были тяжелые подробности, в которых было много его вины и боли перед другой женщиной и много ее боли и, возможно, тоже вины перед ним; для меня она всегда была фантомом, хотя я видела ее фото в соцсетях. Со стороны этот брак, закончившийся разводом почти за десять лет до нашего знакомства, напоминал нечто вроде Бермудского треугольника. Как-то мы стояли с ним у перехода на другую сторону улицы, и светофор бесконечно долго горел красным светом, и я сказала ему, смеясь:
– Давай нарушим закон и перебежим.
Он посмотрел на меня серьезно и сказал:
– Это не смешно, моя бывшая жена сбила насмерть человека, который вот так перебегал дорогу на красный свет.
– Прости, я не знала.
В ту минуту мне стало стыдно, а ночью, лежа одна в своей постели, я почему-то долго плакала.
Но летом 2020 года я пребывала в неведении и могла искать причины или только в себе самой, или в нем. В том, что мне казалось намеренной жестокостью. И последние летние месяцы словно отравляли меня своей пышностью, своим цветением, все только подчеркивало мое скатывание в глубины нервного срыва. За секунду до побуждения мне все время снилась та ночь, когда он гладил мои пальцы, или та ночь, когда он гладил мой позвоночник, и я ощущала, что он забрал мою душу.
Днем наступали короткие передышки, минуты ровного дыхания, когда мы с Мальвой выходили из подъезда и бабушки на скамейке называли ее «золотунчиком» из-за цвета ее шерсти, она подходила к ним и вытягивала морду по очереди к каждой из них, и они гладили ее. И Мальва замирала от удовольствия.
А я смотрела на Мальву, на бабушек, которые гладят ее, и думала, что, возможно, в жизни есть что-то еще, кроме моей страсти, возможно, когда-нибудь я смогу это ощутить в полной мере. Может быть, это случится, только когда я постарею.
К осени моя боль приняла хроническую форму, застыла, зафиксировалась, сделала меня холодной и отчужденной, часто злой для окружающих. Так человек с хроническим заболеванием всегда знает до мелочей его течение в спокойные периоды и в периоды обострения, я, будучи астматиком, знаю реакцию своих легких и дыхания на все виды воздуха – на сухой, на влажный, на морозный. И точно так же я знаю все свои реакции на мир без него.
Когда мы кого-то любим, какую цену мы платим за эту абсолютную любовь? За свою потребность в другом, только в одном?
В конце концов мы остаемся наедине с собой. С силой эмоций, которые управляют нами, что, как не опыт одиночества, формирует личность?
За эти полтора года расставания с ним я никем не смогла заинтересоваться, я видела других людей только сквозь их неумение понимать и угадывать меня так, как он. Ни с кем не возникало у меня этого чувства дома.
Я не горжусь тем, что словно вернулась в детство, в состояние детской беспомощности. Вот все исчезли, потому что они не он. Такие чувства я испытывала в семь лет, через полтора года после смерти отца, когда я оказалась в школе. В первом классе другие дети казались мне совершенно непонятными и враждебными существами.
И теперь, уже взрослая, я все чувствовала абсолютно так же.
И с ужасом признаю, что все для меня были чем-то вроде декорации, я поругалась с двумя издателями, утратила многие человеческие связи, все были чужими для меня.
И последний мирный год я прожила в относительном одиночестве. Что мы знаем о мире и о себе, о пределах горя своего и чужого до столкновения с бедой, которую невозможно игнорировать? Которая рушит всю твою жизнь в один момент без твоего участия или прямой вины, она обнуляет и уничтожает танком предыдущий миропорядок, твой опыт и представление о реальности.
В то февральское утро Мальва спала рядом со мной, вытянувшись вдоль моего позвоночника, ее уши были прохладными, нос сухим, сопящим и теплым, как и все ее тело, я встала, чтобы проверить сообщения от редактора, и увидела серое небо и самолеты в нем, слова ■■■■■■■ и ■■■■■■■■■■■ и уже не выпускала телефон из рук до самого вечера.
Потом, уже вечером, я, оглушенная, поехала в центр города, где люди кричали запрещенные теперь всюду слова и лозунги. Ровно полтора месяца назад возобновилась моя связь с Алексеем. И до этого дня я была почти счастливым человеком, насколько я вообще умела и могла быть счастливой.
Я по минутам помнила наше последнее свидание до вторжения.
Он проснулся уже днем и улыбнулся, глядя на меня, я спала, прижавшись к нему. Это было четырнадцатого февраля 2022 года. Наше последнее свидание в мирное время.
До этого ночью в четыре часа я оказалась у него, и я и он были после каких-то вечеринок и клубов, но мы набросились друг на друга как безумные. У меня заканчивались месячные, и моя кровь оставалась на его пальцах, и потом сквозь сон мы долго ласкали друг друга, как животные в норе. Темной и глубокой, теплой. В ту ночь во сне мы ни разу не отвернулись друг от друга, ни разу не разжали объятья, ни разу не отпустили друг друга в море сна.
Только один раз я вышла на кухню за стаканом воды. И возвращаясь к нему в комнату, быстро посмотрела в окно – на крыши, бело-серый мир за окном, рассветный, и такое острое счастье пронзило меня, что я зажмурилась на мгновение.
И я вернулась к нему, к теплу, которое тогда не заканчивалось.
А теперь каждый раз страшно видеть снимки оттуда: фото женщин, девушек, девочек. У многих из них серо-голубые глаза, такие же, как мои. Они смотрят на меня с экрана телефона или ноутбука, а я смотрю на них.
