Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
Приятели вышли из вокзала и поехали.
— Эти четыре года, которые я прожил в Угрюмове, таки дали себя знать. В этих краях, хоть и благорастворение воздухов и обилие плодов земных, а с голоду умереть нашему брату, российскому cabaleros[2] с белыми ручками, весьма незатруднительно. Ну, и изощрялся, как бы прокормиться… Впрочем, надежда еще не покинула. Еще гложет червяк! — как-то печально добавил Крутовской.
— Три года, Черемисов, как зайца травили, и как травили! — рассказывал Крутовской. — Только что найдешь кустик тенистый, расположишься под ним и даже дерзкую мысль питаешь, что некоторым образом, как российский гражданин, находишься под сенью законов, как вдруг слышишь лай гончих, в образе смешных угрюмовских обитателей, и крики: ату его, ату!.. Ну и травили же!.. То — зачем учу попова сына? То — как смел тушить пожар? То — зачем длинные волосы ношу? Нравится? — смеялся Крутовской.
— Питались чем бог пошлет?
— Где уроки, где сочинение прошений, у одного сквайра здешнего чтецом был, ну и сатирический элемент выручал, статейки да корреспонденции подкармливали. Из-за них-то и травля была… умора!
И, говоря об этой «уморе», Крутовской хохотал как сумасшедший, точно без этой «уморы» жизнь для него представлялась действительно «глупой шуткой».
— Темперамент, как погляжу, все тот же. Без травли вам скучно станет.
— Именно скучно… Ну, теперь вас потрошить пора. Где вы обретались?
— Моя эпопея, Крутовской, видоизменение вашей. Жил в Архангельской, потом кончил курс, был учителем, бухгалтером, помощником начальника завода, письмоводителем у мирового судьи, гувернером у важного сановника, потом проехал в Вятскую губернию, оттуда опять в столицу и…
— Приехали сюда на урок? — со смехом добавил Крутовской.
— И приехал на урок…
— А потом опять что бог пошлет…
— Почти что так…
— Положения не имеете?
— Не имею.
— Капиталов не копите?
— Не из чего! — усмехнулся Черемисов, — а то бы копил.
— Зачем?
— Нашлось бы зачем…
— А мы с Людой не копим ничего, кроме долгов, да и тех скоро не из чего будет копить! Вот и коттедж наш. Ведь картина?
Дрожки остановились перед калиткой густого сада. Приятели прошли по аллее меж яблонь, слив, кустов жимолости, роз и малины и приблизились к небольшому беленькому домику с зелеными ставнями, который совсем спрятался в зелени.
Вошли в небольшую комнату. Убрано бедно, несколько напоминало студенческий беспорядок, но чистенькие занавески на окнах и выхоленные цветы обличали женский глаз. За столом шумел самовар, около которого сидела маленькая белокурая женщина в сереньком платье, с ребенком на руках. При виде постороннего лица она покраснела до ушей и хотела уйти.
— Люда, куда бежишь? Помнишь рассказы о Черемисове? — остановил ее, звонко целуя, Крутовской. — Ну, сей незнакомец — он самый и есть! Будьте знакомы! Глеб Петрович, Людмила Николаевна! А вот и еще особа: тиран Сиракузский нашего дома! Позвольте вам представить, Черемисов, Алексея Владимировича Крутовского, — говорил отец, указывая на сынишку. — Несмотря на свои полтора года, этот сопляк, по мнению матери, гениальный ребенок! Простите великодушно увлечение родительницы и садитесь пить чай!
Маленькая женщина долгим, внимательным взглядом оглядела Черемисова и стала разливать чай.
Людмила Николаевна далеко не была красавицей и с первого раза не бросалась в глаза, но чем дольше вы на нее смотрели, тем милей и симпатичней становилось ее милое, вдумчивое лицо, главным украшением которого были большие, светлые, синие глаза, никогда, казалось, не лгавшие и не имевшие нужды глядеть вниз. Точно светлое озеро, на дне которого видна каждая песчинка, эти глаза отражали кроткую душу, смягчали ваше душевное настроение и точно просили снисхождения ко всякой божьей твари. Такие маленькие женщины особенно милы с ребенком; без него это не картина, а эскиз, повесть без конца, пьеса без развязки… Она сперва показалась Черемисову незначительной. Она больше слушала, чем говорила, и, только освоившись с новым лицом, решилась заговорить с Глебом, гуляя с ним в тот день по саду.
— Как вы нашли мужа? Очень он изменился? Похудел… Побледнел?
— Немножко похудел.
— Хоть бы вы заставили его лечиться. Он удивительно беспечен, кашляет и не лечится. Меня он не слушает! — покраснела Людмила Николаевна. — Вы ему скажите. Скажете?
— Непременно…
— А самая главная его болезнь, Глеб Петрович, — продолжала она своим тихим голосом, похожим скорей на шепот, ясно глядя в глаза Черемисову, — это неудовлетворенность жизнью. Иногда он так хандрит, так хандрит! — грустно заметила Людмила Николаевна и вздохнула.
Целый уголок семейного гнездышка осветился Черемисову этими немногими словами.
— И все незадача ему! В Угрюмове, например, он совсем захирел: сами знаете, как там могли смотреть на Володю. Приехали сюда, ожил он — все же город! Завели мы с ним столярную мастерскую — Володя в Угрюмове этому научился и мне отличные два кресла сделал! — дела пошли хорошо, опять беда — закрыли, сказали, что Володя вредные идеи проводит.
Говоря об этом, Людмила Николаевна как-то потупилась и опять сконфузилась, точно ей стыдно стало за людей, которые закрыли Володину мастерскую.
— Одним семейным счастьем, — как-то тихо, задумчиво шептала маленькая женщина, — Володя не удовлетворится. Тянет его все куда-то. Иной раз книгу читает — сердится; музыку слушает, — я люблю играть, — задумается и такой печальный-печальный станет!.. А то вернется с железной дороги, — не по душе ему эта служба! — раздраженный такой, бледный. Спросишь — не скажет, боится, видно, меня огорчить… Душа живая!..
И все о нем, все о нем и ни слова о себе. «Как же она его любит!» — подумал Черемисов.
Что мог сказать ей Глеб в утешение? Неужели резким словом еще более разорить и без того полуразоренное семейное гнездышко? Она видит в своем Володе идеал человечества. Пусть видит! Она в восторге от его повести. К чему разубеждать? Она влюблена, а он?.. Черемисов промолчал и завел разговор совсем о других предметах.
Черемисов остался обедать у Крутовских. За обедом (обед был плохенький) Крутовской болтал без умолку, описывал нравы Грязнополья, смеялся и острил. Людмила Николаевна была в восторге, глядя на веселье своего Володи.
— Он редко такой веселый!.. — заметила она за обедом Черемисову.
— Редкому гостю рад, Люда. Знаешь ли что, не послать ли нам за бутылочкой красного?..
Людмила Николаевна как-то выразительно взглянула на мужа…
— Пошли-ка, Люда…
Людмила Николаевна встала из-за стола и кинула взгляд, выразительно объяснявший, что послать не на что…
— Полно, полно, Крутовской, — серьезно заговорил Глеб, — какие вина!..
— Ну, не надо. А то бы недурно!..
Людмила Николаевна с благодарностью взглянула на Глеба, облегчившего ей решение трудной задачи послать за вином без денег.
После обеда к Людмиле Николаевне пришли какие-то девочки и мальчики (ученики ее, как объяснил муж),
