Хронология воды - Лидия Юкнавич
Я дотащила чемодан до своей спальни. Вошла и закрыла за собой дверь. Разделась. Кожа пахла хлоркой и потом. Летняя жара рвалась сквозь стекла. Я легла на подушку. Подождала. Было слышно, как мимо проехала машина. Как залаяла собака. Как за окнами шумел в кустах ветер. И цикады. И лягушки. Я ждала и ждала. А потом перестала. Положила руку между ног. Раздвинула губы. Пальцы заскользили по влажному кругами, быстро и с силой. Я закрыла глаза. Представила себе Сиенну Торрес, засовывающую мне пальцы в пизду, распахнутую, как глотка, орущая: мразь! Я кончила так сильно, что из меня брызнуло. До того дня я и не знала, что женское тело способно на такое. На сквирт.
Первым делом я положила в чемодан фляжку и коробочку с волосами матери.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Родиться можно во многих смыслах. Мы проживаем множество жизней, начинаем новые. Каково это было — улететь из аэропорта подальше от родительского дома в восемнадцать лет: смотреть, как аэропорт становится всё меньше, земля всё дальше, а потом полоска песка под названием Флорида удаляется и исчезает. Девочка в небе, невесомом, как вода.
Я летела в Лаббок, штат Техас. Оказавшись в Лаббоке, чем бы ни был этот Лаббок, я ощутила себя свободной. Моя собственная комната, мои собственные друзья, моя собственная еда, мой собственный алкоголь, моя собственная музыка, мой собственный секс, мои собственные деньги, мои собственные мысли, мое собственное тело, моя моя моя свобода быть кем угодно, где угодно и как угодно — всё это бурлило во мне, как внутри вулкана, — как будто что-то, что было придавлено во мне до сих пор, готово было в любую секунду взорваться. То же, что чувствуют все студенты. Но только некоторые из них хранят наполненные отчаянием дочерние тайны в своих коже и скелете. Когда самолет приземлился в Лаббоке, меня встретила моя тренерша. Женщина, которая оплатила мою учебу.
В Лаббоке я осваивалась недели две.
До мая 2009 года Лаббок, друзья мои, был сухим. Не засушливым. Хотя и это тоже — засушливым достаточно, чтобы задохнуться. Но еще там не было алкоголя. Кроме как в барах и в ресторанах в определенное время. Чтобы добыть упаковку выпивки, нужно было ехать минут двадцать пять или дольше до специального алкогольного амбара, продающего бухло прямо в машины. Затариться. Вернуться назад. Ночью украдкой пронести добычу через боковую дверь женского общежития и затащить на несколько лестничных пролетов огромные чемоданы пива — или бутылки, засунутые в штаны.
Из экстремальных развлечений Лаббока — запах коровьего дерьма такой силы, что от него слезятся глаза и дико тошнит, да горячие оранжевые пыльные бури, такие плотные, что невозможно разглядеть собственную руку у себя перед носом. С песком, который вонзается в кожу мелкими злющими дьявольскими булавками, если вы решаетесь выйти из дома.
Авеню Кью, площадь Бадди Холли. Большой бронзовый памятник Бадди Холли — погуглите. Рядом аллея славы с именами великого Уэйлона Дженнингса и почтенного Мака Дэвиса[5]. В первую неделю сентября, на день рождения Бадди Холли, проходит «Бадфест». Во время фестиваля пьяные западные техасцы наряжаются в Бадди и его женщину и… холлобродят.
Город луговых собачек. Представьте себе огромное грязное пространство у черта на рогах. Оно обнесено бетонным забором высотой где-то по колено. За ним представьте себе землю, испещренную дырками. А в этих дырках — луговых собачек. Так что если напьетесь или заторчите и усядетесь на заборе посреди ночи, вы будете светить фонариком и бросаться камешками, стараясь попасть по макушкам грызунов. «Ударь крота» для взрослых. Что здесь может не нравиться?
Да. А когда я говорю, что Лаббок плоский, я имею в виду, что, подпрыгнув, можно увидеть Даллас.
Лаббок. Отличное место. Честное слово, вам стоит запомнить.
Утром в пять тридцать я шла на тренировку в бассейн, в семь завтракала, с десяти до трех были занятия, в три тридцать начинались силовые тренировки, в четыре тридцать — снова плавание, в семь — ужин. Каждый день, кроме воскресенья, вместе со сворой горячих пловчих, а потом наступала наша ночь.
Вся ночь. Каждую ночь. Столько ночи, сколько у нас оставалось до пяти тридцати утра.
Я влюбилась — или вроде того — в свою соседку по комнате в первый месяц нашего знакомства. Может, дело было в ее способностях пить, или в ее способностях ругаться, или танцевать рок-н-ролл, или в ее колонках Bose и чумовом стерео, или в том, что она была из Чикаго и считала западных техасцев кретинами, или в ее плечах, или в больших сиськах, или в ее бандане, или в рваных джинсах, или в ее трубке для травы. А может, дело было просто в ее имени. Эми. Эми, что ты будешь делать. Думаю, я могла бы влюбиться в тебя на время или даже больше, если бы влюбилась.
Не знаю, насколько много вам известно о тусовках пловцов и пловчих, но они, скажем так, впечатляющие. Почти всем, кто плавает, в колледже платят стипендию. А это означает деньги. У нас были две британки-близняшки с высветленными ирокезами. Были бесконечные техасские барби с укладкой и акцентом. Была фантастическая главная дайк, и удивительно красивая азиатка с мальчишеским телом, и загадочная румынка. А среди тех, кто с членом, был долговязый белобрысый парень по фамилии Кремер с такими же белыми, как у меня, волосами — и я влюбилась в него, как в дом из белого камня; был серфер из Южной Калифорнии, косивший под Брюса Спрингстина и Элвиса Костелло[6], и чувак-пивохлёб, был агрессивный, сексуально озабоченный жеребчик из Далласа, был парень из родного города Эми, который заправлял вечеринками в мужском общежитии, и еще куча пловцов с вечным стояком, гладко выбритых в таких местах, о которых обычные парни и не подозревают.
Скажу вам, тусовались мы эпично.
К середине года мой день начинался с тренировки в пять тридцать, продолжался тяжелым похмельем, с которым я слала к черту унылый столовский завтрак из говняного яичного порошка в семь утра, а потом и занятия в десять и одиннадцать, пила похмельное пиво и ела холодную пиццу и мороженое «Хаген-Дац» в двенадцать, слушала «Лед Зеппелин», курила траву, проходила тест раз в неделю или около того, потом силовая тренировка в три тридцать и тренировка в бассейне в четыре тридцать, и к черту дерьмовый ужин в общежитии — и вот ты сидишь среди горстки техасского скама… давайте напьемся пораньше, давайте в «Рок-Зед»[7] танцевать, и танцевать, и танцевать, и пить, и блевать,
