Хронология воды - Лидия Юкнавич
Тем летом в приступе гнева отец швырнул однажды тарелку в раздвижную стеклянную дверь. Я думала, она разобьется, но ничего не произошло. В один из вечеров он разорвал в клочья мою сумку для плавания и зашвырнул куда-то костюм и очки. В другой раз он преследовал меня до двери моей спальни. Я чувствовала его слова на своих пылающих плечах. В дверном проеме он остановился. Когда я повернулась к нему, отец трясся от злости. И он сказал: «Вот это — контроль. Я контролирую себя. Но ты даже не представляешь, на что я способен». Мы смотрели друг на друга.
Я подумала: а это — твоя дочь, и она уезжает, ублюдок.
Но в другие дни он превращался в человека, чьи желания принимали уродливые формы. Чем ближе к моему отъезду — тем больше. Однажды вечером в августе, когда дождь барабанил во всю мощь, он усадил меня на диван в гостиной. Обнял за плечи. Его большой палец сверлил мою руку, описывая жуткие круги. Голос у отца был спокойный до невозможности.
И он начал рассказывать мне о том, что парни захотят сделать со мной, как они запустят свои грязные пальцы ко мне под юбку и раздвинут ноги, и станут трахать пальцами. Как они залезут мне под рубашку и будут ласкать мои соски и тискать груди. Сосать их. Какими отвратительными будут парни, их руки, их горячие бедра и дыхание, их желание вдуть и отодрать. И что они будут делать своими членами — я сидела рядом на диване и ощущала его жар, а он не глядя трогал свой член. Я покрылась мурашками, сцепила зубы. И он говорил, как я должна набраться смелости говорить «нет» и как я должна найти в себе эти силы, помня о том, что я его дочь, а он — единственный мужчина в моей жизни.
В голове пронеслось: он сумасшедший. Вот почему надо уезжать немедленно.
О том, чтобы уйти, я думала и раньше. Обычно спонтанно, но еще и в тот год, когда мама пыталась покончить с собой, а сестра отважно вернулась из святилища высшей школы, чтобы узнать, не хочу ли я уехать с ней. Мне было шестнадцать. Ее появление и сам вопрос — этого мне непостижимым образом хватило, чтобы продержаться еще два года.
Я думала о секретах, которые скрывало мое тело. Сколько раз я выбиралась из окна своей спальни, чтобы запрыгнуть в машину. Безудержный огонь между моих ног. Не его огонь. Думала о водке. Почти в ней тонула. К тому моменту, как он посадил меня на диван, чтобы сообщить, что я принадлежу ему, я уже давно не была просто дочерью. Черный чемодан обретал в моих мечтах форму и историю. Я чувствовала, что между нами стояла сила, и этой силой была моя сексуальность. Не его.
Мой с ним дочерний поединок состоялся в гараже за неделю до моего отъезда, рядом с маминым универсалом и его «Камаро Берлинетто». Я пошла туда за большим черным чемоданом. Собиралась принести его к себе в спальню и наполнять, наполнять. Я нашла его, вжикнула молнией. Из раззявленной пасти пахнýло сигаретным дымом. Внутри оказались две рубашки отца, оставшиеся после какой-то его поездки. Я стояла и смотрела на них, пока шею не свело от злости. Затолкала ткань в рот и прикусила изо всех сил — так, что голова затряслась. А затем взяла и выбросила обе рубашки в мусорку.
Затем я обыскала каждое отделение. Конфетки «Сертс». Рваная сигаретная пачка. Расческа. Два презерватива. Я вынула всё это и потрясла чемодан. Наконец-то он был избавлен от отца. Я закрыла пасть на молнию. Встала, уже готовая нести черный чемодан к себе, и тут появился отец. Я услышала его раньше, чем увидела, и когда обернулась, он стоял прямо под одинокой лампочкой, которая свисала с гаражного потолка и жутко подсвечивала его голову. И тут он начал орать: сначала выкрикивал какие-то бессмысленные фразы, но они очень быстро перешли в рев. Как двигатель «Камаро Берлинетта». Он называл меня шлюхой, перечислял мои грехи, ошибки, недостатки, проступки — всё, что со мной происходило и что я пережила до этого момента истины.
Может, всё так и было. Может, он прав. Может, я и стану испорченной шлюхой. Но я также была очень хорошей пловчихой. А он — нет.
В какой-то момент он схватил меня за руку. Я буквально чувствовала, как на этом месте появляется синяк, но ручку чемодана не выпустила. Поняла, что в любую секунду могу двинуть этим чемоданом его по голове. Почему-то в тот вечер мои девичьи стыд и страх испарились. Я вела себя как чей-нибудь сын. Ты даже не представляешь, на что я способна, ублюдок.
Я посмотрела ему в глаза. Голубыми в голубые.
Ощутила ширину своих плеч и твердость подбородка. Адреналин подскочил, как перед гонкой. Ничего из того, что отец говорил, меня не задевало. Наверное, он заметил это, потому что тут же переключил передачу и начал бесноваться из-за матери: ты что, будешь довольна, если твой отъезд ее убьет? Свалишь? Прямо как твоя сестрица, эгоистка дерьмовая. Неужели ты такая же? Самовлюбленная сука, которая хочет убить свою мать. Вы с сестрой — конченые твари. Считаете себя лучше других?
Мы с сестрой были эгоистками. Мы выбирали себя. Никакие любовь и ярость не могли бы нас остановить. Вот что заставило меня открыть рот.
Пошел нахуй.
Ты.
Мудак.
Я повторила это снова, громче, и еще, еще, пока не заорала — заорала во всю мощь своих тренированных легких. Убирайся нахуй с моей дороги, чертов садист. Я замахнулась чемоданом, а отец выпрямился в полный рост, отдернул руку и сжал кулак так сильно, что побелели костяшки, лицо багровое, зубы сжаты, и эти глаза — эти полные ярости отцовские глаза… и я сделала то, ради чего родилась на свет. Я приблизила свое лицо к его лицу и сказала: ну давай, бей. Чемодан наготове.
Я использовала его голос.
Казалось, мы вот-вот убьем друг друга. Но тело выручило: оно знало, как уйти. Хотя я чувствовала, как он дышит мне в мою могучую спину — дышит едва-едва. Я представила себе, как должен ощущаться удар в затылок.
