Отец лжи - Володя Злобин
После звонка пришлось собрать ближний круг из Чайкина и Фурсы. Толя был явно встревожен – наверное, понимал, что может оказаться на той же доске почёта. А вот Рома смугло хмурился, скрестив на груди груди. Поначалу казалось, что розыгрыш оскорбил его. Поначалу вообще многое кажется.
– Кто это сделал? – вопрос уносит малышня, бегущая в столовую.
– Это западло, – медленно отвечает Рома, – как бы кто не поступил, я не могу никого сдать.
Понятия всегда работают на тех, кому это выгодно.
– Чайка прав, – кивает Толя, – придётся разбираться самому. Но я точно в этом не участвовал.
Задать тот же вопрос Роме не приходит в голову. Такого нельзя помыслить о том, кто из-за бедности родной семьи часто ел по домам друзей. С Ромой долго делили парту, игрушки, телефоны, позже даже создали общий профиль. С ним было впервые выпито, и первая настоящая драка тоже была с ним. Рома легко рассказал свои секреты и принял чужие. Лишь с ним можно было говорить по нескольку часов кряду и смеяться над простыми словами.
Ещё долго вся злость уходила на Гапченко, и только потом Фурса, не в силах больше молчать, поведал, что развод придумал и осуществил Рома Чайкин. Сердце, как тогда на уроке, отказалось поверить.
А пока, в раздумьях на запасной лестнице, было слышно и видно, как Копылов, спускаясь на пролёт ниже, восторженно квохчет с девушкой из параллели.
Лицо было не её. А вот голос тот же.
Руки больше не подавали.
Да она и не тянулась. "Привет", через недолгость тоже "Привет". Никаких "Здарова". Молчание, закусанные в предвкушении губы. Затем кто-нибудь, обычно Гапченко, заговаривал с Шамшиковым.
– Я вчера такую фильмушку глянул!
Пальцы поворачиваются к Вове, который должен благословить спектакль. В нём либо участвуют все, либо он вообще не начинается.
– Что за кино? – Шамшиков трёт припухлые костяшки.
– Ой, Вовунька, там про любовь!
У них что-то вроде супружеской игры. Вова стесняется её, отворачивает светлую голову к окну, а Гапченко виснет на друге рыжей лианой. У Антона он то Вовчик, то Вовуля, а в пиковые моменты, когда угревое лицо готово лопнуть, даже невиданный Восанька. Это никакая не содомия, просто игра, переперчённая дружба, но проделай такое Фурса или ещё кто – был бы заклеймён трубочистом.
– Тоша, так что за фильм? – Чайка смеётся из-под бровей.
С Ромой всё ещё не удаётся поговорить. Он отвечает без злобы, но коротко, с насмешкой. На загорелом лице серая улыбка. Парень тускл, он как прогоревший костёр, и от него идёт тёмное, тихое тепло.
– Там про одного мужчинку, – Гапченко мечтательно смотрит на Шамшикова, – пышного такого, с усами.
– Про Папика что ли? – Филипп осклабливается, подаётся вперёд, и на слове "Папик" все смеются.
– А у Папика есть любовник? – Фурса вступает грубо, не чувствуя натянутой нити. Струна рвётся, в воздухе звон. Пальцы
