48 минут, чтобы забыть. Фантом - Виктория Юрьевна Побединская

Босые ноги овевает ночной прохладой. Длинная тень скользит по полу, ломаясь и сгибаясь, столкнувшись с темными стенами, а потом и вовсе пропадает в зияющей пустоте дверного проёма. Комната парней никогда не закрывается. Не потому что они опасаются внезапного нападения, потому что двери попросту нет. Как нет и кроватей. Два сдвинутых матраса у противоположных стен — вот и вся обстановка.

Я опускаюсь на пол и сажусь с краю, опираясь спиной на стену. Арт двигается, освобождая мне место и накидывает на голые ступни одеяло, разделяя общее тепло на двоих. Наверняка гадает, что я забыла у них в четыре утра, но не спрашивает.

Тревожный шепот в голове потихоньку умолкает, напряжённые мышцы расслабляются, потому что ожидать неизбежного вместе уже не так страшно. Скоро наступит завтра, в котором я стойко буду делать вид, что не слабее и не трусливее любого из парней. Но это все — завтра. А сегодня, в темноте холодной комнаты, я ещё могу отчаянно цепляться за укрывающее меня одеяло, чувствовать плечо рядом и немножко бояться.

— Внизу осталось печенье. Может, чаю? — наклонившись к моему уху, шепчет Артур. Тепло от его одеяла согревает мои холодные ступни и, чтобы побыстрее разогнать кровь, я аккуратно потираю их друг о друга.

— Звучит здорово. Только вылезать не хочется. Может, сбегаешь?

Глаза Арта загораются детским восторгом, а улыбка светит во тьме, словно лампочка. Скрипя матрасом, он откидывает одеяло и опускает ноги на пол, как вдруг сбоку раздается сонный голос Шона:

— Эй, — шепчет он. — Вы там что, пикник посреди ночи устроить собираетесь?

— Нет, спи, — шипит Арт и забирается обратно, прикладывая палец к губам, приказывая мне не шуметь.

Снова наступает тишина. Но ненадолго.

— Может, в карты, — спустя две минуты предлагает Кавано. Только на его предложение снова отзывается Шон.

— Я не пойму, что, никому, кроме меня, сон не нужен? — возмущается он, поворачивается и привстает, опираясь на локоть.

— Не спится. Как будто эта ночь против нас что-то замышляет. Не нравится она мне, — шепчет Арт, и я киваю, полностью с ним соглашаясь. Хотя с момента «пробуждения» в поезде вряд ли есть хоть одна, которая бы мне понравилась. Возможно, были ночи, которые я любила, но они остались по ту сторону, и теперь я их не помню. — Словно что-то готовится. Не очень хорошее.

— Как минимум мы собираемся вломиться в самую защищенную лабораторию страны. Куда уж хуже? — иронизирую я. Слова звучат удивительно легко, словно я давно смирилась с обстоятельствами, как обречённый на казнь смиряется с собственной долей. — Интересно, если нас поймают, на месте пристрелят или будут долго и мучительно пытать?

— Зная твоего отца, думаю, второе, — бормочет Арт. — Надо будет с утра ногти подстричь покороче. На всякий случай.

Шон переворачивается к нам лицом.

— Может, хватит давить на психику?

— Да я даже не начинал, — отмахивается Арт. — Это называется сарказм, Рид. Помогает сделать ситуацию менее пугающей. Попробуй. А еще книга Виолы. Говорил я, не стоило на ночь читать. Теперь точно будут сниться собачьи черепа, зарытые в жертвенные могильники.

— Раз не нравилось, зачем читал?

— Не спалось. Думал, хоть книга поможет. Всегда выходило. Только открыл — тут же заснул. Так дальше второй страницы ни разу не продвинулся.

— А мне помогает, — шепчу так тихо, чтобы не потревожить Шона. — Я каждый день читаю до середины ночи, пока книга сама не вывалится из рук. Лишь бы… — Я прикрываю глаза, делая глубокий вдох, и обнимаю себя руками, пряча ото всех сердце, которое воет и тоскует по тому, кого нет, и тихо договариваю: — Лишь бы не видеть снов.

— Он тебе снится? — спрашивает Арт, стараясь вложить в этот вопрос всю тактичность, которую может в себе найти. — Слышал, как ты разговаривала… с ним, — оправдывается он, принимаясь ковырять угол одеяла.

Я вздыхаю.

— Это как порочный круг, который я никак не могу разорвать, — признаюсь я. — Зависимость — не самый плохой вариант, хотя и мучительный. Мне кажется, что даже он уже устал от меня, но избавиться друг от друга мы не в состоянии.

Арт ничего не отвечает на это, но подставляет знакомое плечо:

— Все наладится.

— Как ты можешь оставаться таким спокойным? Твой лучший друг свалил в закат, и неизвестно, жив ли вообще, а тебе будто и дела нет.

Арт пожимает плечами:

— Не знаю, что тебе сказать. Я всегда был таким. По крайней мере, если верить записям в моем бортовом журнале.

— Бортовой журнал? — я улыбаюсь. — По-моему, «Черный ящик» звучит убедительнее. Особенно в нашей ситуации.

— Да плевать как звучит. Все равно теперь уже не важно. Ты кстати знала, что я с пятнадцати лет в аэроклуб записан? — спрашивает он. Я отрицательно качаю головой. — И я тоже не знал. После выпуска в академию военно-воздушных сил собирался. Детка, да я последний романтик, оказывается. У меня даже первый прыжок с парашютом записан, — ухмыляется он уголком рта. — Я хотел сделать сальто, только не учел вес рюкзака за спиной, поэтому вместо эффектного трюка вывалился из самолета головой вниз, как мешок. Судя по всему, по приземлении мне жестоко досталось. Но соблазн всегда был сильнее меня.

— И сейчас сильнее, — подтверждаю я.

— Только он не дает мне терять жизнелюбия.

— Иногда до чертиков раздражающего.

— Зато успокаивающего.

— Надоедливого, — я прикусываю щеку изнутри, чтобы заглушить порыв смеха. Артур бодает меня плечом, а я пытаюсь от него отмахнуться.

— Ты наглый хитрец, а не последний романтик.

— Боже, с вами невозможно, — снова откликается Шон. — На правах временного командира я все еще имею право на всех наорать и уложить насильно?

— Не поминай имя господа всуе, — шипит в его сторону Арт, указывая пальцем. — Пожил бы с моей теткой, знал бы!

Смех — это последнее, что стоит делать в нашем положении, но я не могу сдержать глупой улыбки.