48 минут, чтобы забыть. Фантом - Виктория Юрьевна Побединская
Максфилд вернулся за свой стол и, откинувшись в кресле, довольно сказал:
— Торн сам найдет тебя завтра. А теперь пошёл вон!
Отдав честь, я пулей дернулся к двери.
— Да, Тай, — окликнул он. — Это была твоя последняя стычка с Ником.
— Но… — Я открыл рот, чтобы возразить, но тут же сглотнул так и не вырвавшиеся на свободу ругательства, крепко сжав кулаки.
— Я помню про твою семью, — добавил полковник. — И когда тебе хватит смелости «опустить этот нож», я дам тебе возможность. Если ты сам все еще будешь этого хотеть…
Глава 2. Взрывы
В кофейне «На нашей кухне» сегодня свободно, хотя максимальное число посетителей здесь все равно не превышает трех.
Признаться, я ненавижу это место, ведь через два квартала есть настоящая французская пекарня, с деревянной мебелью, ласковым карамельным светом и самым вкусным в мире латте, но появляться мне там не разрешается. Ведь дома тоже есть кофеварка, а снаружи не безопасно. Поэтому я делаю глоток до невозможности отвратительного черного кофе, горького, как моя жизнь, и закусываю собственными губами.
На улице погано под стать моему настроению. Снег, липкий и мокрый, падает на окна и тут же тает, съезжая по стеклу скользкими комками. Даже вселенская жизнерадостность Арта, которую он старательно рассыпает повсюду, не спасает. А временами даже злит, ведь что бы не происходило, Арта будто накрывает колпаком, сотканным из тончайших нитей дзена и умиротворения, внутри которого само слово «проблема» не существует в принципе, в то время как я всегда остаюсь снаружи. Раздраженная и злая.
Шон меня понимает, ведь каждый раз, когда они долго занимаются чем-нибудь вместе, он возвращается усталый и выжатый, как лимон, с притворной обреченностью жалуясь на шутки Арта, но какой-то… свободный. Будто сбрасывает с плеч груз, копившийся тысячи лет.
— Я не знаю, как Арт это делает, — однажды признается Шон. — Да, он чересчур эмоциональный, шумный, его всегда до колючей чесотки много. Но я ни разу не встречал таких, как он. — Шон выдерживает длинную паузу и добавляет еле слышно: — А ещё Ник доверял ему так, как никогда не доверял мне.
И как бы не было стыдно, но в этот момент внутри меня пускает крохотные корни мерзкая мысль, что Таю он тоже доверял.
— Передай разводной ключ.
— Что? А, да, сейчас. — Моргнув пару раз, я отвожу взгляд от окна и спускаюсь на пол. Выбираю тот, что ближе, и протягиваю Шону. Вернее, вкладываю в выглянувшую из-под столешницы ладонь, потому что из-под кухонного гарнитура торчит только нижняя половина тела.
— Ви, это плоскогубцы, — ворчит Шон.
— Ой, прости. Они на вид все слишком похожи.
— Разумеется.
Шон сам нашаривает на полу нужный ему инструмент и снова скрывается под раковиной.
Я стискиваю зубы и, вернувшись на свое место, обхватываю кружку обеими руками. Неизвестно, что именно означало это многозначительное «разумеется», третье за сегодняшнее утро. Знак снисходительности, проявление терпения или скрытую иронию над моими попытками помочь? Бывают дни, когда чувства его понять сложно.
В один из таких дней, когда я лежала не вставая, Шон пришел ко мне в комнату. Как обычно в вязаном свитере, от которого каждый бы уже, наверное, нервно исчесался, но не он. Сел на кровать и долго молчал, а потом произнес, не как вопрос, а утверждение:
— Это был он, да? — а потом отвел взгляд.
Это был он.
— Помнишь… — продолжил Шон. — Тогда в отеле, сразу после нашего побега, мы решили, что я командир?
Я кивнула.
Шон сделал паузу, а потом принялся говорить все быстрее, будто пытаясь выдохнуть слова прежде, чем сам себя оборвет на полуфразе, наказывая за излишнюю откровенность.
— Мы просто приняли это как факт, а ведь я с самого начала догадывался, что это не так. Знаешь, как это бывает, лучший в любом деле: капитан школьной команды по регби, первый в рейтинге успеваемости. Просто не хотел смиряться. — Он замолк, а потом добавил ещё тише: — А Ник позволял…
Задумавшись на секунду, я тогда впервые осознала: ведь Шон тоже винит себя. И вдруг стало стыдно, потому что я настолько погрязла в собственной жалости и попытках подняться из бездны безысходности, что не замечала, как на его плечи тоже легла правда, от которой уже не спрятаться.
— Спасибо, — тихо ответила я, не уверенная, за что именно благодарю — за столь непростую честность, за собственное понимание, а может, за протянутую меж нами ещё одну нить, неуловимую, но важную.
С тех пор я часто думаю о том, что Шон укорительно старше каждого из нас. И дело не в цифрах.
— Если хочешь быть полезной, наведи порядок в ящике для инструментов, пожалуйста. Там такой бардак, — просит он, вырывая меня из раздумий.
Усевшись по-турецки на пол, я безропотно принимаюсь сортировать болты и гвозди, а может, это даже шурупы, бог их разберет. Решаю не уточнять. Это занятие довольно быстро надоедает, так что я наблюдаю, как слабо помигивают лампочки, представляя, словно дом нарочно отторгает чуждое ему освещение. Ведь он живёт в эпохе, где электрические лампочки еще не придуманы. Когда я делюсь этим наблюдением, Шон отвечает, что просто линии электропередач слабые и не выдерживают мощность. Наверное, именно по этой причине, мы бы никогда не сошлись.
— Двойной макиато с тремя пакетиками сахара и сливками пожалуйста! Обезжиренными! — входит на кухню Арт, демонстративно запуская пальцы в постриженные чьей-то неумелой рукой волосы. Скорее всего, его собственной.
— Сегодня в меню только один вид: вчерашний дерьмовый с мутной плёнкой.
Арт брезгливо морщится.
— Воды нет, — поясняю я.
Отбивая костяшками пальцев друг о друга ритм, он пересекает кухню-гостиную и, включив висящий на стене телевизор, приземляется на диван, принимаясь покачивать ногой в такт музыке, вероятно, играющей в его голове. Воцаряется молчание, единственным шумом в котором служит лишь постукивание инструментов о металл и бормотание ведущего новостей.
Арт ковыряет в носу, решив, что никто не видит. Шон выбирается из-под раковины и принимается
