Алька. Двор моего детства - Алек Владимирович Рейн

в бараках. Мы становились каждый по свою сторону канавы, набирали кирпичей или камней и бомбардировали друг друга. Что интересно, до возникновения канавы никакой вражды между нами не было: встречались в школе, играли в казаков-разбойников, чижика и другие игры – словом, общались совершенно нормально. Но у канавы как-то вдруг становились врагами. Справедливости ради надо сказать, что эта наша война у канавы в целом не накладывала, как правило, отпечатка на наше общение за пределами ристалища: общались нормально, но те, кому перепало, по естественным причинам смотрели на своих противоканавных оппонентов уже с недобрым сердцем. Враждебность стала накапливаться. Тогда и я чуть не лишился глаза. Обычно защититься от попадания булыжника в лоб или ещё куда-нибудь можно было, только увернувшись от него, что мы обычно с успехом делали, но как-то раз я застыл и, как загипнотизированный, не мог двинуться с места, наблюдая, как камень летит мне в голову, в итоге здоровенный булыжник угодил прямо в правый глаз. Травма была довольно серьёзной, я месяца полтора проходил в повязке, как Джон Сильвер, что, впрочем, добавило мне авторитета во дворе. Возраст бойцов, приходивших размяться бомбометанием, стал возрастать, и камни стали залетать в окна нашего дома. Тут уже возмущённые жильцы и родители устроили бучу, привлекли милицию, и война наша одномоментно была прекращена. Несколько дней на противоположной стороне ещё появлялись какие-то одинокие фигуры и выкрикивали боевые лозунги, вызывая на битву, но тут же моментально кто-нибудь из взрослых жильцов нашего дома выдвигался на брошенный нами бруствер и в нелитературных выражениях указывал забияке на неуместность его поведения и возможность его принудительной доставки в воспитательных целях в ближайшее отделение правоохранительных органов. Этих добрых слов, как правило, хватало, и пристыженный подстрекатель с позором утекал. Позднее вспоминая эту историю, я задумался, почему изначально, то есть ещё до боевых потерь, возникла некоторая отчуждённость, которая переросла во враждебность, и пришёл к мысли, что эта грёбаная канава стала некой границей между нами, а границы всегда работают только на отчуждение, на разобщение, на недружелюбие, на ненависть, на вражду, на войну. И не только выкопанные в земле, начертанные на ней или обозначенные на картах. Так же и придуманные нами и находящиеся в наших головах, разделяющие наш мир на свой и чужой, из другой команды, другого двора, другой улицы, другой страны, другой веры. И никто не остановит нас, как в детстве останавливали наши матери, не давая нам швыряться камнями, ругать своих врагов, вызывать на драку. А сами мы редко умеем останавливаться, ведь мы же всегда правы.

В конце лета 1956 года мы с мамой поехали в детский магазин за школьной формой, новыми ботинками и всем тем, что необходимо для занятий в школе: за портфелем, учебниками, тетрадками, пеналом, карандашами, ручками, перьями к ручкам (разумеется, стальными – слава Богу, не 19-й век) чернильницей-непроливайкой – в общем, за всем-всем-всем. Форма школьная мальчуковая была двух видов – шерстяная и хлопчатобумажная. Хлопчатобумажная была дешевле раза в два, но и убивалась в два раза быстрее, висела какими-то бесформенными пузырями, поэтому мамаши посообразительнее покупали всегда своим отпрыскам форму шерстяную, размерчика на два или на три побольше. Она практически не истиралась на локтях (при этом первые года три всех заставляли носить сатиновые нарукавники чёрного цвета), отлично держала форму. Поэтому, когда я явился на первую школьную свою линейку в гимнастёрке длиной до колен и с рукавами в гармошку, я мало чем отличался от своих одноклассников. Времена были трудные, многие донашивали форменку за старшими братьями. Учиться мне понравилось очень, сам процесс познания чего-то нового мне интересен до сих пор, а тогда я с удовольствием занимался в классе и просто млел от того, что мне было чем заняться дома. Я сразу стал круглым отличником и попал в круг тех, кого именовали гордостью школы, меня избрали в какой-то совет – то ли дружины, то ли школы, а в конце первого класса приняли в пионеры, чем я очень гордился. Принимать в пионеры нас повезли на Красную площадь. Сначала была экскурсия в Мавзолей, где ещё покоились тела Ленина и Сталина. Нас провели мимо вождей, мы благоговейно потаращили на них глазёнки. Потом нас выстроили в линейку, какой-то мужик с толстой багровой рожей рассказал нам про союз партии, комсомола и пионерской мелкоты, который олицетворяет галстук, и потом каждому из нас повязали свои галстуки какие-то парни и девчата из старших классов, вступающие в комсомол в тот же день – они как бы передавали нам эстафету.

Главное, что было в школе, это то, что я научился читать. Какое же это счастье – возможность узнать что-либо новое, интересное, да просто занять себя, когда у тебя нет других занятий. А учительницу мою первую, Полосухину, дай Бог памяти, боюсь ошибиться, Веру Николаевну, помню до сих пор, по её совету я записался в школьную библиотеку и так и пошёл по кривой дорожке.

В школе у меня появился друг, с которым мы проводили своё свободное время, в том числе любили ходить на пруд, зимой там можно было побегать, поскользить по льду, весной покататься на льдинах. Как-то раз в начале зимы мы со школьным моим приятелем пошли на пруд посмотреть, не встал ли лёд. Подойдя, увидели, что пруд весь покрылся льдом. Для проверки кинули кирпич, он лёд не пробил – заскользил, оставляя царапины. Я решил проверить, можно ли ходить по льду, стал спускаться вниз, но бережок был крутёхонек, я, заскользив, съехал вниз, пробил тонкий ледок у берега и ушёл в воду по грудь. Пальто моё и вся одежда моментально промокли, я стал карабкаться, но увы. Ноги скользили по склону берега, а ухватиться руками было не за что, на склоне не было ни кустика, ни деревца. Просить о помощи приятеля мне не пришло в голову, да и не было смысла: пытаясь меня вытащить, приятель мой, скорее всего, сам сверзится в воду. Страха не было – было дико холодно, как-то тоскливо, непонятно, как выбраться, тем не менее я продолжал попытки и соскребал снег со склона, ища какой-нибудь бугорок или веточку, чтобы зацепиться за неё. Вот тут-то мой товарищ сообразил, как мне помочь, лёг на берег пруда и протянул мне руку. Со второй или третьей попытки мне удалось ухватиться за его руку и с его помощью выбраться наверх. На берегу мы поглядели друг на друга, и, ничего не говоря, я побежал домой. Одежда моя, намокнув, весила не меньше тонны и дико