Алька. Двор моего детства - Алек Владимирович Рейн
Второй раз в деревню я попал, уже будучи школьником. Нас с собой взял дядя Миша, мамин брат – старший из братьев, уцелевших на войне. Мне уже было лет восемь, дед с утра возил на телеге женщин на полевые работы и брал меня с собой. На обратной дороге он разрешал мне брать вожжи и управлять лошадью, я помогал ему чинить телегу, смазывал дёгтем колёсные оси. Когда он распрягал лошадь, чтобы отвести её на конюшню, мне разрешалось сесть на неё верхом и ехать до конюшни. С пацанами мы ходили купаться в конный пруд, туда иногда в жару запускали лошадей, что нас мало беспокоило, ходили в барский сад, в лес. И отсутствие горшка меня нимало не тревожило, это была другая жизнь.
Возвращались в Москву мы тоже с дядей Мишей. Был конец августа – уборочная страда, дед договорился в колхозе, что до железнодорожной станции нас подвезут на машине. Мы ехали в кузове грузовика, лёжа на зерне, дядя Миша крепко выпил на прощанье и всю дорогу широкими жестами сеятеля щедро горстями разбрасывал рожь или пшеницу – не знаю точно, что мы везли – по обочинам, витийствуя, что птичек надо любить, жалеть и подкармливать. Я, как примерный пионер-отличник, уговаривал его не разбазаривать народное добро, но безуспешно.
Как бы то ни было, мне больше нравилось проводить лето или на даче у бабы Гермины, или в пионерских лагерях, или в Москве с друзьями, так что после ни разу в деревню, на мамину родину, я не ездил. Интересно, что моей сестре там нравилось, и она туда ездила лет до семнадцати и даже обзавелась там кавалером, но это, как говорится, уже совсем другая история.
Где-то лет в пять-шесть мама смогла пристроить меня в детский сад, что было мне необходимо, поскольку мои длительные дневные одиночные домашние бдения потихоньку меня доканывали. Итак, как-то утром по осени она привела меня в детский сад и передала с рук на руки то ли воспитательнице, то ли няньке. Та показала, где я буду раздеваться-одеваться, где мой горшок, потом завела меня в большую комнату, сказала: «Играй» – и ушла. Это была игровая комната детского сада, в которой сидели, стояли, лежали на полу, бегали, играли детишки примерно моего возраста. В комнате было много детских игрушек, довольно простых – например, были кубики большого размера, лёгкие, но прочные, из которых можно было построить домик в рост ребёнка или крепостную стену, много каких-то кукол неопределённого пола и возраста, пара или тройка лошадок-качалок с оторванными хвостами, а главное – был деревянный грузовичок с колёсами из толстой фанеры. Его облепили пятеро пацанов, что-то грузили в него, перевозили с места на место, разгружали и ехали дальше. А я стоял, глядел на всё это великолепие, на этот чудесный базар и не мог сделать ни шагу. Так и простоял до конца дня. Вечером, когда мама забирала меня домой, она спросила няньку: «Ну как он тут?» – «Простоял весь день, всё смотрел». – «Ну и что делать?» – «А ничего, – сказала нянька, – постоит, опамятуется, всё будет нормально». Всё так и произошло: я постоял ещё пару дней, а на четвёртый дружная команда, возившаяся с грузовиком, потерпела урон, одному из ребят это занятие надоело, он нашёл себе какое-то другое дело. Увидев, что в автороте образовалась вакансия, я нырнул туда, как в омут, и пропал до начала школьных занятий. Помню, как нас всех дружно высаживали на горшки, как мы в нашей столовой языками вылизывали тарелки, чтобы нашей славной няньке меньше возиться с мытьём тарелок, как стояли в очередь, чтобы выпить по чайной ложке отвратительного рыбьего жира. Коллективчик был дружный, ссор и драк я не припоминаю, но пацаны и девчонки держались как-то особняком друг от друга – может быть, от того, что играли в разные игры. Мальчишки предпочитали войнушки, строительство и автодело, девчонки играли в куклы и ещё какие-то свои игры, смысл которых я не понимаю до сих пор. При этом наши мальчишечьи и девчачьи сообщества внутри себя были разделены на небольшие подгруппы по три-четыре человека, в составе которых тоже были подвижки и перемещения. Однажды к нашей маленькой бригаде подкатила девчушка и заявила, что хочет играть с нами. В целом такие разнополые мини-команды были, но это как-то нарушало наши стереотипы, и один из пацанов попытался ей объяснить, что здесь только реальные мужики играют, и ей будет сложно с нами. Тогда она потребовала предъявить, что мы можем делать такого, что она не сможет. После долгих совместных раздумий он с гордостью, выдал: «Мы писаем стоя». Деваха сказала: «Пошли». Мы всей командой проследовали в «горшечную», там она взяла в правую руку горшок, что свидетельствовало об изрядной силёнке – стальные обливные горшки весили немало, – задрала подол платья, прижала его подбородком, приспустила спереди труселя и стоя пописала в горшок. Мы были повержены, превосходство наше было нивелировано полностью. По окончании процедуры демонстрации равенства возможностей там же, в «горшечной», каждый из нас подошёл к новой участнице нашей микробанды и пожал ей руку. Произошло это как-то само собой, потом мы все молча проследовали в игровой зал. Интересно, что наша новая подружка играла с нами во все наши мальчиковые игры, не пытаясь нас склонить к играм в какие-нибудь позорные для нас дочки-матери, правда иногда она на день-другой отцеплялась от нас и ныряла в девчачий водоворот, но спустя пару дней возвращалась и снова с энтузиазмом принималась катать наш потрёпанный деревянный грузовичок, играть в войнушки. Счастливое было времечко.
Когда мне было уже лет шесть-семь, двор наш перекопали, точнее выкопали вдоль дома длинную канаву, в которую стали укладывать трубы – как я понимаю сегодня, ливневую систему для строящейся улицы, которая уже почти подошла к нашему дому. Снесли сараи, отделявшие наш дом от бараков, и с этого момента у нас возникла война с пацанами, проживающими
