Юрий Васильев - Ветер в твои паруса
...Нина стояла в соседней комнате, прижавшись лбом к стеклу, и старалась унять дрожь. Что он думает, этот Павел Петрович. Откуда ему знать, что я чуть было не сказала: "Ну вот ты и пришел. Никуда от меня не делся. Я знала, что так будет, всегда знала, думала даже, что это будет сегодня. Только я не знала, что ты придешь от Веньки... А ты пришел. Очень вовремя пришел. И очень поздно".
Она еще постояла немного, вытерла глаза, потому что в них что-то защипало, и вышла на веранду.
- Вы извините, - бодро сказала она, усаживаясь за стол, - в электричке такая духотища, что-то с головой... Уже прошло... Скажите, Павел Петрович, вы ведь летали с Веней, да?
- Летал.
- Вы его близкий друг? Самый близкий?
- Да, - сказал "Павел. - Я его близкий друг.
- Веня писал мне.
Лидия Алексеевна вздохнула.
...Павел пил уже, наверное, пятую чашку и собирался пить еще. Он сидел в плетеном кресле, курил, слушал рассказ Лидии Алексеевны о поездке на курорт, смотрел на Нину, которая тоже рассказывала что-то не очень значительное, просто сидел и слушал и, откровенно говоря, хотел слушать, дальше... И все потому, что пришла эта взбалмошная девчонка, что-то там такое напутала, закидала нелепыми вопросами, сама, должно быть, перепугалась. И теперь вот стало, как после грозы, спокойно и не очень...
В этом увиделось ему что-то Веньнино: вот так же пришел он восемь лет назад в их общежитие, поставил чемодан, огляделся, сказал что-то незначительное, сейчас и не вспомнишь что, и в комнате сделалось по-другому. Светлее, или, может быть просторнее?..
Павел всегда терялся, когда хотел определить, что же умея привносить Венька в размеренную повседневность их жизни? Пожалуй, вот это необъяснимое ожидание. А что может случиться? Разве что дождь пойдет...
- Хотите, покажу вам наш сад? - спросила Нина, когда наступила пауза. Вы можете нарвать цветов. Вам... есть кому рвать цветы?
- Есть. Но мне, к сожалению, пора ехать.
- Может быть, вы останетесь, Пашенька сказала Лидия Алексеевна. Побудьте вечер, к Нине придут друзья. Познакомитесь с Алексеем.
- Меня ждет отец.
- Да, ну тогда конечно... В следующий раз, хорошо? Кстати, я тоже поеду, Нинок, я все сделала, что надо, а завтра ты мне позвонишь и мы договоримся... Вы ведь подвезете меня, Павел Петрович?
- С удовольствием.
- Так я сейчас. Я только соберу кое-что. А ваш отец... Он что, живет совсем один? - спросила Нина, когда, Лидия Алексеевна вышла.
- Да, совсем один.
- А кто у него убирает?
- Никто. Сам убирает. Да он бы и не пустил бы никого, - улыбнулся Павел. - Сам ходит с метелкой и стряхивает пыль со своих сокровищ.
- У него что, книги?
Павел кивнул:
- Книги... А сегодня мне сказали, что на Кировской видели юбилейное издание Пушкина. Ну, Пушкин не залежится. Продали, наверное.
- Что-нибудь еще найду.
- Можно ехать, - сказала Лидия Алексеевна. - Я готова. Ты, Нинок, позвони мне завтра пораньше.
- Хорошо... Подождите! Павел Петрович, знаете что? Возьмите меня с собой, я очень ходить по букинистам. У меня хороший вкус, честное слово. Мы обязательно что-нибудь выберем вашему отцу.
- Сумасшедшая, - заволновалась Лидия Алексеевна. - И куда ты поедешь? Ведь Алексей скоро должен быть, опоздаешь.
- Не опоздаю, - сказала Нина. - Куда мне теперь опаздывать?
Она была уже в машине.
- Вы ведь не против, Павел Петрович?
- Нет, - сказал он. - Я не против.
"
6
...Пушкин к сожалению продан. - вежливый сухонький старичок в бархатной кацевейке сочувственно кивал головой. Да-да, я понимаю, но на него всегда такой спрос. - Тем более редкий, уникальный альбом.
- Ну вот, - вздохнула Нина. - Я же говорила.
Вид у нее был такой удрученно-обиженный, что Павел улыбнулся: смотри-ка ты, она и впрямь огорчена, что отец останется без подарка
- Ничего, - сказал он, - что-нибудь-придумаем. А пока хотите, я свожу вас в кино?
- Нет.
- А в цирк?
- Не надо. Терпеть не могу дрессированных животных... Давайте лучше сходим на выставку, собак, это недалеко. Вы любите собак?
- Издали, - признался Павел. - Они меня почему-то кусают.
Выставка была в Сокольниках. Павел сроду не видел столько собак сразу: они стояли, лежали, бегали, рвались с поводков, рычали и повизгивали огромные волкодавы и крошечные, почти игрушечные болонки, важные доберман-пинчеры и элегантные колли - это была поистине демонстрация собачьей гвардии.
Нина на глазах преобразилась. Она стала собачницей. Фанатиком. Она уже больше ни на что не обращала внимания, отмахнулась, когда Павел предложил ей мороженое; она, казалось, вообще забыла о его существовании, останавливалась возле каждого пса, заговаривала с хозяевами на каком-то особом языке собаководов, потом она подошла к свирепой овчарке, и Павел зажмурился, когда Нина стала гладить эту оскаленную крокодилью морду, но страшная собака вдруг мило улыбнулась и подала Нине лапу.
"Свихнутая девчонка", - подумал Павел, но тут же решил, что так и должно быть, потому что Веня тоже очень любил собак, хотя в отличие от собаководов-профессионалов ничего не понимал ни в родословных, ни в экстерьере, путал таксу с лягавой и даже подчеркивал, что он любитель, а это значит любить собак, а не свое отношение к ним.
...Они уже прошли всю выставку. Нина подобрала под старым кленом охапку красных листьев, стояла, прижав их к груди, и Павел откровенно залюбовался ею - не женщиной с охапкой листьев и не, девочкой в коротком, словно еще школьном платье - он вдруг увидел в ней необыкновенно точное сочетание по-детски припухлых губ и спокойных, очень внимательных глаз, растерянности и силы; сочетание девчонки, сидящей на корточках перед волкодавом, и взрослой женщины, в которой угадывались прямота и решительность Веньки...
- Вы когда уезжаете?
- К сожалению, завтра.
- Почему - к сожалению?
- Ну так... не могу даже проводить вас к венцу.
- А вам бы хотелось?
- Конечно. Я никогда, не был на свадьбе.
- И я тоже... Только, знаете, "проводить к венцу" звучит, как "проводить в последний путь"..
- Правда? - смутился - Павел. - Ну, извините. Просто я глупо сказал.
- Это я глупо услышала. Ладно, чепуха. Нам еще не пора по домам, времени вон уже сколько?
- Черт с ним, со временем, не торопитесь. Я еще целых два часа могу быть в вашем распоряжении.
- Я не хочу на два часа.
Она смотрела на него в упор, и Павел, снова смешавшись, сказал:
- Вы знаете, у вас редкий цвет лица. Такой бывает на старых миниатюрах. И еще бывает у розовых чаек.
- Да-да... Вы говорите два часа? Ну, хорошо. Давайте поедем в парк? Покатаемся на чем-нибудь, на колесе, что ли. Сто лет мечтала.
- Я тоже. Едем. Представим себе, что мы студенты, получили стипендию и гуляем. Лодка, чертово колесо, мороженое. Остальное придумаем. Так?
- Ага.
На лодке он натер себе Мозоли, кого-то чуть не утопил и сам чуть не вылетел за борт; потом они улыбались в комнате смеха, улыбались вежливо и благопристойно до тех пор, пока Нина не превратилась в длинную уродливую тетку без ног и с кривой шеей. Тут она не выдержала и стала хохотать так, что на нее оглядывались. Потом они стреляли в тире, и Павел сдержанно бледнел, когда Нина попадала, а он нет, но скоро пристрелялся и пять раз подряд заставил вертеться мельницу.
- Я еще не так умею, - сказал он. - Давайте-ка на рубль...
Потом они сидели на веранде под большим полосатым зонтом, ели шашлык, про который Павел говорил, что это не шашлык, а резина, вот он готовит шашлыки - пальчики оближешь.
- Хороший стрелок и отменный повар, - рассмеялась Нина. - Какие еще у вас таланты? Выкладывайте скорее, время наше истекает.
- Вы когда-нибудь ловили раков? - спросил он.
- Нет, а что?
- Да вот я жалею, что не взял вас с собой в деревню. Я там ловил раков, так это были не раки, а лангусты. Вообще, там все было гигантское: лопухи, как баобабы, крапива выше забора, ну, про собак я и не говорю, собаки там...
- С теленка! - рассмеялась Нина.
- Ну, скажем, с овцу. И еще я искал там могилу Керн.
- Чью могилу? - - не поняла Нина.
- Анны Керн. Той самой, которой Пушкин посвятил "Я помню чудное мгновенье". Правда, потом оказалось, что я ищу совсем не там. Но я не жалею. Это было здорово.
Это было и вправду здорово. Он долго колесил по пыльным проселкам, забирался в черт знает какие глухие места, в деревушки из пяти домов, где даже колодезный журавль выглядел внушительной постройкой; ночевал в лесных сторожках, слышал, как кричал леший, и не удивлялся этому, потому что в той глухомани, куда заводили его лесные дороги, просто грех было не кричать лешим.
Он бродил по деревенским погостам, меж старых, похожих на скворечники крестов с иконами и лампадами, стоял в тишине белых церквей, в звонком золоте осени, опадавшей на могильные плиты и ему открывалась невиданная им красота холодного синего неба, росного утра в блестках бабьего лета, багряного вечера, уходящего за околицу, и это пронзительное колдовство русского Севера заставило его притормозить бег машины, остановиться, чтобы выбрать в себя родниковую свежесть просторных березовых лесов, тишину полей, прощальный грачиный гомон...
