В Ситников - О Боге, смерти и любви
Его рассматривали люди пробегавшие мимо. Просто бросали мельком невзрачные взгляды и бежали дальше. Никто не останавливался, никто не собирался помогать. Мимо, без остановки, взглянул и все, к метро. Там тепло, знакомый с детства щекочущий ноздри запах. А тот в сугробе, придурок, алкоголик, что с него, как-нибудь оклемается, или подберут.
Так встаем. Раз-два-три... Оп-па. Встали. Теперь надо найти впереди себя значок метро. Это что-то оранжевое. Впереди. Завтра надо бы появиться на службе. Опять будут говорить, что так нельзя, сопьюсь, хороший сотрудник мол. Пользуюсь популярностью в компетентных кругах. Работать надо, а не пить с кем попало. Ладно бы в кругу знакомых, а то забирается куда-то на задворки, находит нелепый грязный трактир и опять... Сначала пиво, водку, а потом что-нибудь синенького, зелененького, и так пока либо его не запрут в клетке, либо, если повезет, до дома доберется. Так бывает, нет, нередко, но все знают об этом, вроде бы гений, все с рук сходит. А нам объясняет, что хочет рассказать кому-либо о том, что никто не видел, о его встречи с Богом. Нет, верно про него мне сказали - из-за того, что жена ушла, любил ее очень, а она ушла. Не могла жить, пил много. Или тогда еще не увлекался так? Не знаю, пришла, а уже о нем легенды ходили. Мне рассказывали, что у него романы были чуть ли не с каждой. Все от него просто без ума, да и я немного. Но пьет он жестоко. Смешной, придумывает себе всякие истории, а затем напивается с кем-нибудь. Хотя работы мне его очень нравятся. Да и сам он ничего. Красив, умен, галантен. Есть в нем что-то. Это от Бога, может быть. Вдохновение. Как бы обратить его внимание на меня? Может подойти и улыбнуться?..
Он повернулся к ней и спросил:
- Вот ты, такая правильная, можешь представить, как от тебя уходит самое важное? Самое главное в твоей жизни? Нет, ты смотри на меня, а не куда-то в сторону. Можешь себе представить? Вот как сказать, что не любишь? Как объяснить, что нельзя вернуть то, что было самым важным, самым близким? Как долго можно страдать? Сколько можно терпеть боль внутри себя и думать, что все образуется? Вот кто-то живет без этого. Он счастлив, по-своему, конечно, но ведь счастлив. Может быть, даже глубоко внутри.
Да, я переживал, что она от меня ушла. Да, не понимал тогда, что все так серьезно. Ничего не переживал, убегал куда-то. Самое больное было тогда, когда она подошла и отдала кольцо. О нет, она меня любила, я знаю. Просто это я. Все дело во мне. В том, что я встретил Его. Все же тогда пошло под откос. Мир, который мы создали, разрушился, исчез куда-то, исчез в ничто и никуда. Передо мной всегда стоял образ, я не мог ничего. Мне хотелось только повторения. Вот тогда все и началось. Да, я не обращал на нее внимание, убегал. У меня появилась сумасшедшая идея, я знал, что смогу повторить.
- Да, но где ты встретил, как ты Его встретил? Неужели ты смог говорить с Ним?
- Нет, глупышка. Конечно, нет. Все произошло мимолетно. Я столько раз вспоминал это момент. Я каждый день ездил в университет на метро. Мы жили на Лубянке. Тогда еще ремонтировали метромост. Вот тогда и встретил Его. Утром. Немного уставший от еще не отпустившего до конца меня сна. Сначала поезд ехал быстро после того, как закрывались двери на Спортивной. Затем он сбавлял скорость и выезжал на мост. Когда же большая часть оказывалась снова под землей, в туннеле за мостом, он набирал невероятную скорость. Так было всегда. Всегда я закрывал глаза и отдыхал, но сейчас не мог. Нет, у меня были закрыты глаза, но вдруг мой слух очень обострился и показалось в шуме, в гуле звуков метро услышал две ноты. Две ноты, которые играть мог только совершенно невероятный симфонический оркестр. Это было совершенно и божественно. Не мог успокоиться. Я открыл глаза, оглядел всех, совсем мельком, бросил вопрошающий взгляд на жену, но она дремала. Я открыл глаза и увидел себя. Себя в отражении надписи "Не прислоняться". Ноты играли все волшебней и волшебней. Полностью отдался им. Вверх - вниз. Скрипки брали сначала тягучую низкую ноту, а затем переходили куда-то совершенно ввысь. Туда, где мог быть только Бог, как путь к вратам рая. Это было совершенство, блаженство. Мне хотелось орать, хотелось, чтобы все-все вокруг осознали счастье встречи с Богом, но никто этого не слышал. Я знал, что никто не слышит и не думает о Боге сейчас. Только мы с ним. Друг против друга... Прошло несколько лет. Я вспоминал, конечно, вспоминал, но был счастлив своими заботами, был рад жить. Не долго. Я понял, что тогда я умер. Ожить мог только еще раз встретившись с Богом. Но как? Никогда я больше не слышал тех скрипок, тех нот после метромоста. Никогда. Как будто потерял слух. Постепенно это чувство полного угнетения полностью меня охватило. Мне уже ничего не было нужно. Только вновь встретить Его. Никто слушать не хотел. Я был безумен, причинял всем боль своей нелюбовью. Я игнорировал рождение ребенка, мне были пофигу успехи жены, было наплевать на друзей и родных. Только бы еще раз.
Ведь ты понимаешь, что Бог, это не обязательно то, о чем говорят в церкви, то, о чем ты уже привыкла думать как все. У каждого свой Бог. Да это так. Та мелодия была для меня Богом. Я мог создать свое богословие, стать апологетом, мог доказать бытие его бесконечное число раз. Только бы еще услышать. Так было со мной. Это было чистым безумием. Но у меня появилась идея, как можно было бы преодолеть барьер, ту грань, которую возвел Он между нами. Я понял, что смогу еще раз встретиться. Вернулся в мир, но лишь на время и с единственной целью: добиться.
Работал над собой день и ночь. Получил всевозможные степени, устроился на безбашенную работу. Мне платили баснословные деньги. Заставил поверить в себя жену. Растил сына.
И вот, однажды выпала командировка. Это был мой шанс.
Продал все, что было, заложил весь дом с потрохами, кинул жену и ребенка, снял все деньги со счета, залез в долги и уехал в Нью-Йорк.
Денег хватило, чтобы нанять на пару дней три симфонических оркестра: Била Паркенсона, Луи Самуэля, Жоржа Лакруа и студию звукозаписи "ХотСаунд" на четвертой авеню.
На пистолет денег уже не было. Только обратный билет.
Жена ушла, друзья отвернулись. А потом начал пить.
Он повернулся и лег на спину:
- Сейчас я тоже уйду. Ты ведь знаешь?
- Я это поняла, когда ты первый раз посмотрел в мои глаза.
Он скинул с себя одеяло, встал. Босяком дошел до кресла, где оставил всю одежду. Быстро оделся.
- Дверь захлопнется, - она прошептала и зарылась в подушку.
- Знаю, успел заметить.
На лифте он спустился на первый этаж. Оттепель и с неба капал мокрый снег в такт его печали. Повернул в арку. Затем по улице несколько минут до метро. Проспект Вернадского, сбежал по лестнице вниз, в переход-вход на станцию. Он вошел в вагон и сел, уставившись в тьму метро. Над ним, там, наверху, кто-то тихо-тихо постучал дирижерской палочкой. Взмахнул и, когда поезд подъезжал к мосту, вновь опустил ее. Но он уже спал.
"Ластик памяти"
Для М.С.
Зеленый чай с жасмином то, чего мне сейчас не хватало. Продукты хранятся под клеенкой на палатке. Отогнул кусок полиэтилена, служащий защитой за случай дождя. Палатка старая, брезентовая. Да и шили ее похоже сами (мне она досталась от друзей). Мои продукты разложены по пакетам, а там, где сахар, специи, соль, немного кофе, какао, есть и чай. Вот. Отец дал мне пачку в дорогу. Он у меня гурман до чая. Придумывает сумасшедшие напитки, например, соединяет зеленый с каркадэ, настаивает и демонстрирует нам свой железный желудок и отличное здоровье. Так, теперь пакет надо закрыть от муравьев, хотя эти маленькие бестии все равно доберутся до чего-нибудь вкусненького.
- Слушай, а где ты живешь в Москве?
- На Котельнической набережной, знаешь "Иллюзион"? Иностранку? Рядом с высоткой, там еще маленькая улочка поднимается на холм.
- Ага, вспомнил. Хорошо у тебя там.
- Да, ничего, - она прошла мимо по направлению к очагу и посмотрела под крышку котелка.
- Еще не вскипел.
- Ничего, уже скоро. Дай мне канн. Он позади тебя стоит, у стенки очага. Так. Я люблю очень крепкий, а ты?
- Я больше люблю сладкую воду со слабым оттенком светло-коричневого в жидкости.
- Понятно, не крепкий. О'к.
- Ты на пляж пойдешь?
- Посмотри туда, - и я кинул взгляд под дуб, где расположил свои запасы питьевой воды. - Нет, не пойду. Литр остался, только на обед хватит. Ты ведь не хочешь потерять форму к вечеру? Предстоит нелегкая, как ты понимаешь?
Она улыбнулась. Ее улыбка была поразительно легка и любезна, она скользнула с той вчерашней, неповторимой мягкостью, именно это и привлекло меня тогда. Это ее магнит, спрятанный глубоко и в то же время очень близко, на поверхности глубокого озера, ее отличительный девичий шарм. После второй чарки портвейна, льющегося рекой на очередной пирушке у харьковчан, взглянул и не смог оторваться. Она пока еще не замечала меня, народа было полно. Кто-то рассказывал истории, кто-то горланил песни собственного сочинения, кто-то пил без устали, за столом вообще мало понятно кто? где? и откуда? Случайные гости внезапно появлялись с какого-нибудь края стола из каменных плит, выкраденных у моря, и вкушали яства, пили вино, рассказывали свои истории и исчезали в ночи, словно их и не было. Так, в этом добром хаосе, она меня долго не замечала. Все было как всегда, только не она. Я даже помнится спросил себя, почему раньше ее не замечал, вроде бы в Лиське давно стою, а ее не замечал? Узнал у соседки, что зовут эту веселую девушку Люда, москвичка, ходит одна и уже третий год. Первый раз привез сюда Вовка, но затем она решила ходить одна. Без проблем. Она оказалась очень забавной. Ее улыбка пронзала меня каждый раз, как у Майка, она вонзала мне в спину свой нож, затем вытирала с лезвия кровь, а мне чертовски приятно. Все вокруг исчезло, остались только я и она. Люда
