Александр Солженицын - Знают истину танки !
Молодой увлеченно:
— Галактион Адрианович!.. Простите мою дерзость, но во время операции мне показалось, что вы могли бы… Почему вы не…?
И шапочку снял хирург. Уважение и доверие внушает его бесстрастное лицо. К такому — без колебания ляжешь под скальпель.
Посмотрел на собеседника.
В сторону вниз.
Опять на собеседника:
— Сколько вы сидите, Юрочка? Молодой врач:
— Два года. Третий.
— А я — четырнадцать. Я — четырнадцать…
Пауза.
ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Гул многих голосов. Это гудит строй арестантов.
Здание барака со светящимися обрешеченными окошками, и еще два ярких фонаря над его крыльцом.
Спинами к нам — заключенные. Темные спины, построенные по пять перед тем, как их загонят а барак. Сзади сплошали, не построились, разброд.
Еще сзади к ним подкрадывается надзиратель-"морячок".
Вдруг взмахивает короткой плеткой и по шее одного! другого!
Крик ужаленных.
Все бросаются строиться… «Морячок» смеется. У него истеричный смех, и все черты истеричные.
И там, на крыльце, под фонарями, смеется кто-то маленький с дощечкой в руке:
— Давай их, надзиратель! Давай их, дураков!
МЫ НЕСЁМСЯ К НЕМУ
над головами строя. Это — Возгряков, старший барака. Он трясется в полубеззубом смехе. И карандашом стучит по фанерной дощечке:
— Ну, разбирайся! А то запрем барак и уйдем. Будете тут стоять!
Первые ряды, как видны они с крыльца Возгрякову. Молодой мрачный ингуш раздвигает передних и продирается вперед. Омерзение на его лице.
Возгряков:
— Ты куда? Тоже плетки…?
— Но ингуш с ножом!!
На мгновение — Возгряков. Ка-ак..?
И ингуш с ножом, взлетающий по ступенькам. На нас!
Все завертелось: Возгряков!
Ингуш! Взмах ножа!
Все перевернулось!
хрип. Топот. Стук упавшего тела.
Труп Возгрякова на ступеньках навзничь, головою вниз. Безобразный оскал застыл на лице. Глаза- открыты. С бельмом один. Под ухом — кровь. В откинутой руке он так и зажал счетную дощечку.
Арестанты сплотились вокруг крыльца. Вот они, сжатым полукольцом, одни головы да плечи стиснутые. И друг через друга, друг через друга лезут посмотреть на убитого (он лежит ниже и ближе экрана). Весь экран — в лицах.
Любопытство. Любопытство. Отвращение. Равнодушие.
Больше ничего.
И вдруг, расступясь, все разом подняли глаза…
на ингуша. Он с крыльца острым взглядом кого-то еще увидел в толпе. И поигрывает ножом. Напрягся к прыжку вниз.
Там надзиратель-"морячок" отбегает задом от толпы, пятится, как собака от кнута.
Но не его ищет ингуш!
Вон кто-то метнулся из толпы и побежал прочь. Черная фигурка заключенного, как все.
И ринулся за ним ингуш!! Ему кричат вдогонку:
— Хадрис! Хадрис!
Шарахнулся в сторону «морячок». Хадрис пробежал мимо.
Убегает жертва.
Гонится Хадрис.
И МЫ ЗА НИМИ!
Пересекли ярко освещенную пустую «линейку».
Через канавку — прыг!.. Через канавку — прыг!..
Вокруг барака!.. За столбы цепляясь, чтобы круче повернуть!
На крыльцо!.. В дверь!..
ЭКРАН СУЖАЕТСЯ ДО ОБЫЧНОГО.
По коридору!
На двери надпись: "Старший оперуполномоченный".
Убегающий толкнул плечом. Заперто. И — мимо!
Ждать некогда!
Двери… Двери…
Надпись: "Начальник лагерного пункта". Толкнул.
Подалась. Вбежал.
Но закрыть не успел — и Хадрис туда же!
Кабинет, В глубине за столом — брюзглый майор (что сидел у прораба) в расстегнутом кителе. Вскочил:
— Как?! Что?..
И заметался, увидев
нож, поднятый Хадрисом за головой.
Медленно наступает Хадрис по одну сторону продолговатого стола заседаний, ногами расшвыривая стулья.
Убегающий стукач — вокруг стола майора и цепляется за майора:
— Спасите меня! Спасите, гражданин начальник!
Между ними — опустевшее кожаное кресло майора.
Майор отрывает от себя руки стукача:
— Да пошел ты вон! Да пошел ты вон!
и отбегая другой стороной стола заседаний, поднял руки:
— Только меня не трогайте, товарищ! Только меня не…
В круглом кресле майора запутался стукач, ногами не протолкнется мимо стола:
— А-а-а-ай!
последний крик его перед тем, как рука Хадриса наносит ему верный удар в левый бок.
Только этот один удар. И вынул нож.
И в кресле начальника лагеря — мертвый стукач.
А Хадрис возвращается, как пришел.
Перед ним — открытая дверь в коридор. Майор убежал.
Хадрис выходит в коридор. Пусто. Медленно идет, читая надписи:
"Цензор"
"Начальник Культурно-Воспитательной Части"
"Старший оперуполномоченный". Толкает дверь. Открыл. Вошел.
В комнате кричат по телефону:
— Всех свободных вахтеров — сюда! И вызовите конвой по тревоге!
— Это кабинет с агавой, где мы уже были. По ту сторону стола трое. Загораживаются.
Это майор звонил (все также расстегнут китель, волосы растрепаны) — и бросает трубку
мимо рычажков.
Рядом — старший лейтенант со стулом в руке (они в зоне без пистолетов)
и истеричный «морячок». Дергается, размахивая плеткой:
— Не подходи! Не подходи!
Но Хадрис очень спокойно подходит.
Он несет кровавый нож на ладони и сбрасывает его перед собой.
стук ножа о стекло.
— Это были два очень плохие люди,
тихо говорит Хадрис. Он уже никуда не торопится, стоит прямой, с достоинством.
Накровянив, нож лежит на столе, на стекле. Его хватает
"морячок". Те трое позади стола как за баррикадой. Старший лейтенант:
— Кто послал тебя? Кто тебя научил??
Хадрис поднимает глаза к небу. Очень спокойно:
— Мне — Аллах велел. Такой предатель — не надо жить.
МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.
порывистый стук.
Распахивается та же дверь. Высокий Абдушидзе вбегает согнутый. Где его щегольство и самоуверенность? Он умоляет, извивается — на том месте, где недавно стоял Хадрис;
— Гражданин оперуполномоченный! Спасите, меня зарэжут! Спасите! В пастели рэжут, на ступеньках рэжут, — я не могу там жить! Я вам па-совести служил — спасите меня!
Старшему лейтенанту — он был один в кабинете — некуда спешить. Заключенные режут заключенных, под начальством земля не горит.
— Я не совсем понимаю, Абдушидзе, — как же я тебя спасу? В другой лагерь отправить — у нас этапов не намечается. Здесь у себя на стуле посадить — не могу, мне работать надо.
Абдушидзе — почти на коленях, когтит себе грудь:
— Гражданин старший оперуполномоченный! На адну ночь в барак не пойду! Меня знают! Меня убьют! Посадите меня в БУР! Заприте замком! Там не тронут!
— Удивился старший лейтенант:
— Вот как?..
Рассеянная улыбка. Водит пальцем по долгому листу агавы.
…Это идея. И ты согласен добровольно там сидеть?
Голос Абдушидзе:
— Жить захочешь — куда не полезешь, гражданин старший оперуполномоченный…
Набирает номер телефона:
— Начальник тюрьмы? Слушай, какая у тебя самая сухая теплая камера?.. Так вот эту шестую ты освободи. И пришли ко мне взять одного человечка…
ШТОРКА.
Кабинет Бекеча. Добродушный доносчик С-213 со слезами:
— Гражданин лейтенант! Еще день-два они понюхают и поймут, что полыгановских — продал я… А я у матери — один сын. И срок скоро кончается…
Плачет. Бекеч остановился в резком развороте:
— Дурак! На что ты мне нужен в тюрьме? Сейчас ты — сила, ты кадр! А в тюрьме — дармоед. Что мне тебя — для бесклассового общества оберегать?
Плач.
Неподвижная голова Бекеча, как он смотрит вбок, вниз, на плачущего. По его энергичным губам проходит улыбка:
— Ну ладно. Иди в барак и жди. Через час после отбоя придут два надзирателя и тебя арестуют. Строй благородного! Еще с тобой поработаем!
ЗАТЕМНЕНИЕ. ИЗ НЕГО — ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Почти во всю его длину лежит на нижнем щите вагонки грузный крупный мужчина. Он — в перепоясанной телогрейке, в ватных брюках и сапогах (редкость среди заключенных). Его нога, дальняя от нас, закинута на раскосину вагонки, ближняя, чтобы не на одеяло, свешивается в проход.
Он — не на спине, а немного повернут к нам, и мы узнаем его это тот «полковник», который нес трубу. Он говорит лениво, веско, абсолютно:
— Хре-еновина все это, м-молодые люди. Романтический бандитизм. Корсиканская партизанщина. У меня немалый военный опыт, но и я не могу представить, с какой стороны эта междоусобная резня приблизит нашу свободу?
Он говорит — Федотову, сидящему через проход на постели около Мантрова. Тот лежит и слушает. Федотов порывается:
— Полковник, я вам скажу!..
Но с таким собеседником не поспоришь, он давит:
— Да нич-чего вы мне, стьюдент, не скажете! Может быть, режут стукачей, а может быть — достойнейших людей? Кто это фактически докажет — стукач? не стукач? Вы при его доносе присутствовали? Нет! Откуда ж вы знаете?
