Александр Солженицын - Знают истину танки !

Солженицын Александр И

Знают истину танки!

киносценарий для экрана переменной формы

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А:

П а в е л Г а й, Т-120

П е т р К л и м о в, Т-5

И в а н Б а р н я г и н, летчик, Герой Советского Союза

В л а д и м и р Ф е д о т о в, Р-27, студент

В и к т о р М а н т р о в, его одноделец

А л е к с а н д р Г е д г о в д, Ы-448, «Бакалавр»

Ч е с л а в Г а в р о н с к и й, Р-863

Г а л а к т и о н А д р и а н о в и ч, хирург

Д е м е н т и й Г р и г о р ь е в и ч М е ж е н и н о в, ботаник

Е в д о к и м о в, полковник

Т и м о х о в и ч, бригадир

П о л ы г а н о в, бригадир

К и ш к и н, Ф-111

Б о г д а н, глава бандеровцев, Ы-655

М а г о м е т, глава мусульман

А н т о н а с, литовец

Х а д р и с, ингуш

Ю р о ч к а, молодой врач

Пожилой н о р м и р о в щ и к

А у р а, литовка

С-213, секретарь прораба, лагерный скрипач

К о к к и А б д у ш и д з е

В о з г р я к о в, С-731

Ч е р е д н и ч е н к о, майор, начальник ОЛПа

Н а ч а л ь н и к о п е р ч е к и с т с к о г о о т д е л а

С т а р ш и й о п е р у п о л н о м о ч е н н ы й

Б е к е ч, лейтенант, начальник режима

Н а ч а л ь н и к К В Ч

Н а ч а л ь н и ц а с а н ч а с т и

Н а д з и р а т е л ь с у г о л ь н ы м л и ц о м

Н а д з и р а т е л ь — «морячок»

П о л и т р у к

П р о р а б

Д е с я т н и к

Заключенные Особлага в номерах.

Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты. Танкисты.

Во вступлении и эпилоге:

М у ж

Ж е н а

А л ь б и н а

Оркестранты, официанты, Курортная публика.

Значок "" означает монтажный стык, то есть внезапную полную cмену кадра. В остальных случаях подразумевается, что последующий кадр получается из предыдущего плавным (панорамным) переходом.

Надписи, начатые с левого края страницы, означают музыкальное и всякое звуковое сопровождение.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

УЗКИЙ (ВЕРТИКАЛЬНЫЙ) ЭКРАН.

Кипарисы! Вытянулись!.. Исчерна-зеленые.

У их подножья — снование маленьких людей. Далеко за вершинами скалистые горы в клубящемся туманце.

ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Курортная аллея под ними. Газоны. Стволы и стебли знают свое место.

И все же хорошо…

Идут курортники нам навстречу в веселом пестром легком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.

Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомобиля.

Из «волги» выходят — Дама со слишком золотистой прической, ее Муж в чесучевом костюме, Девушка и Мантров, подобранный, довольно молодой. Они заперли машину и идут по аллее то в тени, то на солнце. То сквозь тень, то сквозь солнце.

Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.

Они идут мимо киоска сувениров.

Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.

Открывается крутой откос наверх. По откосу — широкие ступени, декоративный кустарник.

Они поднимаются. Вверху — веранда, парусиновые пологи над ее пролетами. Над входом надпись: Ресторан «Магнолия».

оттуда доносится музыка.

Муж дамы:

— Ну как, Виктор? Выдерживаешь?

У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность:

— Не знаю. Еще не могу привыкнуть. Золотистая дама:

— Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернем. Правда, Альбина?

Девушка в той поре, когда всякая хороша. Мило-диковатая прическа. Улыбается вместо ответа.

ресторанная музыка ближе и громче.

Они уже — под шатром веранды. Белизна и сверкание столов.

Есть свободный, они садятся.

В прозор между балюстрадой и пологом — вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними — море, море… Беленький пассажирский катерок.

веселенькая разухабистая музыка.

Муж

— Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым!

Дама:

— Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать!

Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно:

— К сожалению, я ничего не помню. Я — все забыл…

Море — во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки:

— Но сейчас-то вам — разве плохо?

только голос его:

— Хорошо бесконечно.

Море. И профиль девушки.

В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу:

— Антрекот — два, фрикассе из лопатки — раз… Суфле лимонное четыре…

Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу:

— Будто в насмешку…

Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде — маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник.

бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова:

— Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там…

Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . но резко звучит все тот же, все тот же распущенный мотивчик. . . . . . . . . . . . . . . . . .

И проступают четверо оркестрантов в черных спецовках, и черных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленями у всех — белые лоскутки с черными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, — номер С-213.

Стулья оркестра — на маленьком сколоченном возвышении около квадратного столба, посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы — в четыре долгих ряда. И за каждым столом — по десятку заключенных, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого — тоже лоскут с номером).

В проходах — тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключенные несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остается, — выпивают, вылизывают остатки.

Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица — нетерпеливо голодны.

Те — жадно заглядывают в миску к соседу.

А тот пробует ложкой — пуста попалась ему баланда!

Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.

та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать!

И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнершу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приемы юродивого. И одет он по-дурацки: сверх черной спецовки какая-то зеленая рваная жилетка, к которой приколот кумачовый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф-111.

Обедающие смеются над ним:

— Кишкин не унывает!

КРУПНО.

Парень наклонился над миской, весь ушел в жеванье голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплевано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:

это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке:

— Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чем не спохватитесь.

И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим:

— Ребята!..

Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р-27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица.

— Ребята! Если батька — дурак, а матушка — проститутка, так дети будут сытые или голодные?

— Голодные!

кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеянно взглядывает, продолжая аккуратно есть. Р-27 остановил ложку, с интересом слушает, как и соседи. Кишкин разводит руками:

— Разделите семь-восемь миллиардов пудов (прим. — "7–8 миллиардов пудов" — настрявший вдолбленный лозунг сталинских 30-х годов о советском обильном урожае) на двести миллионов человек. Сколько получится?

И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все считают. Р-27 трясет за плечо сдержанного Мантрова:

— Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никогда не считал. Значит, это будет…

Но Мантров не увлечен, он методично высасывает с ложки жижицу баланды. Р-27 оборачивается к соседу с другой стороны — к Р-863:

— Пан Гавронский!

У Гавронского — удлиненное лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцента, но с затруднением:

— Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребенка в люльке.

С кривой улыбкой жалости он берет с тряпицы на столе свой кусочек хлеба.