Александр Цыганов - Вологодский конвой
Металлически чеканя набойками каблуков по промороженным и звонким доскам плаца, нас догнал и пошагал впереди прапорщик Псарев из дежурного наряда конвойной роты. Поеживаясь, я невольно усмехнулся: за неделю до Нового года Псарев вызывал по громкой связи осужденного Жилина, а меня в это время как черт подтолкнул - я и дунул вызывающему на ушко: "Заодно и Костылина не забудь!"
- Осужденные Жилин и Костылин! Прибыть к дежурному! - на ходу перестроился Псарев. - Жилин да Костылин, срочно в дежурку! - гаркнув напоследок, он сделал мне обнадеживающий знак рукой: мол, сейчас оба здесь как штык будут!
Поняв, что шутка зашла далеко, я попытался это объяснить контролеру, но тот уже закусил удила: пока не перебрал в дежурке все списки, выяснив, что такого осужденного в природе не существует, не успокоился. Беднягу даже пот прошиб. И после перестал со мной здороваться. Только головой при встрече кивать не забывал - старшему-то по званию. Для порядка.
У Псарева отечное лицо и вечно недовольный, лающий голос. А по заметке и примета: со всеми он как кошка с собакой, одинаково не милует как жену, так и осужденных на службе. Всех под одну гребенку стрижет. Раз у меня на глазах с дежурства отпросился - дома жену из кладовки выпустить. Сидела там с утра и до вечера - так, на всякий пожарный. Чтоб мужа больше уважала блюла и любила. А осужденные тут как тут - и прозвище подобрали от души: Кирпич. Толчея без стука не ходит - так и наладилось: Кирпич да Кирпич. Даже комроты и тот однажды обратился: "Товарищ Кирпич!.."
Во время обхода по отрядам всюду предстала одинаковая картина, какая бывает только по праздникам: в секциях шум и гам, в комнате политико-воспитательной работы неустанно мерцает мертвенно-синим накалом многострадальный телевизор, и больше обычного узкая тропка от культкомнаты до туалета залита ледяной, белеющей под круглым бледным освещением жидкостью тайно бегающих сюда в эти праздничные и одновременно невыносимые часы, а в курилке, где смело можно было вешать топор, едкий и плотный дым делает неузнаваемыми сражающихся в шашки под сопровождение адского смеха и мата, но все равно как по команде перед нарядом все бодро и весело встают, безбоязно отвечая на дежурные вопросы, а улыбки запоминаются непривычной искренностью... И без перца доходит до сердца - каковы веки, таковы и человеки...
Не забыли мы заглянуть и в кутки: пристройки к пэтэу и котельной, парикмахерской и школе, в каптерку с санчастью. За глаза довольно. Обошли из конца в конец - пока ничем ничего, все тихо и мирно.
После обхода зам по режиму, как и обещал, отвернул к себе в штаб зоны, а мы, уже крепко замерзшие, тут же заторопились к дежурке - чуть ли не наперегонки. Перед самым входом нас осторожно обошел Нарком в новой фуфайке с форсисто поднятым воротником.
А на пороге, часто затягиваясь, зобал папироску прораб Портретов, и по красным пятнам на лице его было понятно, что уже погнал человека черт по бочкам. Даже челюсть отвисла.
- А-а, Портретыч, - припечатал прораба по плечу Серега Шаров. - Дело сделал? Выдал Наркому задание? Ну и вали отсюда. Все - до встречи в эфире!
- Верно, верно, - не обидевшись, согласно засуетился прораб, что было явно не в его характере. - Иду, иду, голубчики-душегубчики! Спешу: запинаюсь и падаю...
В самой дежурке нас уже дожидался вскипяченный чайник, и мы, разложив на сейфе принесенное с собой, добрые полчаса гоняли чаи, в душе тайно радуясь, что все пока идет хорошо. Зазвонил телефон, и дежурный, хмуро выслушав, кивнул мне:
- Давай к себе: завхоз икру мечет - кажется, пьянка...
Накинув шинель, я выскочил в одиночку: в своих-то углах не староста указчик.
Встревоженный завхоз шепнул, где чифирили пьяные. Я шуганул его будто бы за непорядок. Пришлось собирать актив - для обхода.
Начали по порядку, с ближней секции - на мякине не проведешь. В одной из секций обнаружился в розетке оставленный кем-то самодельный электрокипятильник - "кипятило": пара металлических пластин да шнур с оголенной проволокой. Творение рук человеческих, подходившее на все случаи жизни, было брошено на произвол судьбы ввиду внезапного обхода. А за это наказывали последовательно и строго.
В последней секции, в углу на койках, действительно чифирили: черная железная кружка степенно передавалась из рук в руки, каждый делал строго по глотку.
"В авторитете" здесь Борис Кондратьев - Кондрат, с лицом, покрытым мелкими нарывами, дышащий хрипло и густо, похожий на больного. Трое "кентов" во всем внимали Кондрату: сложив по-турецки ноги на кроватях, не спускали с него своих блестящих, мутных глаз. Аж рты пооткрывали. И поперек не пикнут.
- Чай не запрещается, - опережая вопрос, насмешливо и хрипло протянул Кондрат, однако глядя на меня вполне серьезно и внимательно.
Но я и не думал разводить известную волокиту, в очередной раз доказывая, что распитие чая вот так, по кругу, уже нарушение. Не на посиделках - раз купил, дуй себе на здоровье, кто же против. Только - в одиночку. Закон есть закон. Не мной, кстати, и придумано, понимать надо. Я лишь как бы случайно вслух удивился, что у Кондрата "гуляет" язык, а это, надо полагать, не является результатом воздействия уважаемого им чифира. Сделав худо, не жди добра, но когда вот так - по-людски да по-божески просит начальник, - отчего бы не пойти да не провериться?
Никто не откажется. Завсегда рады. Проверяющие тоже люди - поймут, разберутся, восстановят справедливость. И все довольны. А иначе нельзя: окоротишь, так не сразу воротишь. Беды еще не оберешься. В одной из колоний, сопровождая через зону пьяных, контролеры порядка ради сунули под микитки одному строптивому, а он возьми да закричи: "Наших бьют!" Вся зона поднялась - честь свою защищать. Ломали и громили все, что плохо приколочено. И мирно остыли, наткнувшись на привлеченных для успокоения их разгулявшихся нервов конвойников. Чьи-то грехи нередко бывают и закрыты, а наши все наружу. Да на свою же шею.
Дежурный, вызвав из поселка медика, сделал с контролерами осмотр приведенных. Те охотно выворачивали карманы, снимали сапоги демонстрировали полную лояльность. Знать, на кривой козе выезжали: уж больно были уверены в своей правоте.
Покачиваясь на негнущихся ногах и в шинели, вываленной в снегу, вошел Точилов Павел Павлович, с петлицами медика и погонами лейтенанта. Не обращая внимания на присутствующих, он бережно усадил самого себя в кресло дежурного и прикрыл со значением глаза, с сопением вытаскивая пачку сигарет.
Тут нашему слову места нет, потому что в любой государственный праздник Павел Павлович Точилов с утра сыт, пьян и нос в табаке. А медчасть своего в обиду не дает: работник ценный. Даже какой-то труд пишет, в науку ушел. Берегут пуще глаза. А человек, понятное дело, без недостатков не бывает: сатана и святых искушает.
Развалившийся в кресле Точилов с усилием открыл глаза, закурил и с минуту в недоумении разглядывал стоявшего перед ним и старавшегося не покачиваться Кондратьева, потом, брезгливо дергая губами, со всхлипом выдохнул:
- О-о-о... один выйди.
- Здесь больше никого нет, гражданин начальник, - на всякий случай вытягиваясь по стойке "смирно", заплетающимся языком доложил Кондратьев. - Я один...
- Так... понятно. Нам все понятно. Все равно - один выйди!
И, погрозив кому-то невидимому указательным пальцем, дежурный медик со всеми проверяемыми проделал одну и ту же процедуру, значение которой было ведомо лишь ему: приказав каждому раскрыть рот пошире, он внимательно и сосредоточенно разглядывал похожие на подошвы темно-бурые, начифиренные языки, что-то при этом напряженно соображая. Затем при общем молчании долго выписывал справки обследования. Выполнив такую трудоемкую работу, лейтенант Точилов не с первого захода встал и на негнущихся ногах покинул помещение с надменно поднятой головой.
А Соснин, незамедлительно ознакомившийся со справками, внезапно побагровел и, шевеля щепоткой усов над вздернутой губой, заматерился:
- Береги природу, мать твою!.. Вы только гляньте, что он делает! Ставит общий диагноз: "язык чифириста". Надо же такое придумать, а?.. Маразм крепчал! - Но, спохватившись, Соснин глянул на повеселевшую компанию и для пущей убедительности постучал по столу. - Но вы не радуйтесь, мужики. У всех заложено - и без проверки видно. Да и грехов у каждого - по уши. Так что запрягайте, хлопцы, коней: собирайтесь в ШИЗО - по закону: на сутки, правами дежурного. Без всякой обиды.
Дежурный оглянулся и кивнул невысокому прапорщику с сальными волосами и по-женски пухло-сдобным телом, у которого недавно охраняемые просили в лесу пистолет орехи поколоть, но тот оказался на высоте - не доверил.
- Значит, Паша... - Соснин качнул головой, морщась, точно от зубной боли. - Слышь, Паша: отведите с Псаревым этих в изолятор да заодно помогите там отбой сделать. Давайте, служивые, поживее...
А я, никого не слушая, смотрел с замиранием, как за зарешеченным окном медленно таяла темень и на смену незаметно появлялись искрящиеся серебром и золотом украшения на тяжелой свежести елки той далекой поры моего последнего школьного года, когда самая красивая девушка, всегда застенчивая и робкая, прямо при всех подошла ко мне и громко, во всеуслышание, сказала, что любила и любит только меня одного - в ответ на мое глупое открыточное пожелание быть счастливой; и кажется, только теперь я неожиданно понял, что навсегда потерял ту, о которой, спасая себя, постоянно думал и был этим счастлив...
