Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев
– Давай туда!
Но Нина махнула рукой, побежала дальше, к общежитию – что-то неприятно задело меня в этом ее жесте и в лице, не понравилось, – я ворвался под арку, остановился. Выглянул – она уже скрылась из виду.
Я стоял, мокрый насквозь, под аркой торгового ряда, смотрел на дождь и чувствовал, что отношение мое к ней и Сереге переменилось опять. В ее лице на бегу я увидел нечто такое, что опять показалось странным. Какая-то досада, какое-то отвращение… Не ко мне персонально, нет. Похоже, к дождю, к тому, что так неудачно все складывается, а поэтому и ко мне тоже – вот что плохо. Я-то при чем? Что-то паническое, малодушное было в ее лице, это прозвучало уж совсем диссонансом – особенно после рассказов Сереги и ее восторженной реакции на них… Или ей не понравилась моя волынка с полиэтиленом, эти интеллигентские штучки, и отношение мое к монологу Сереги, которое, конечно, ничего не стоило по моему лицу увидеть? Господи боже мой, ничего-то мне не понятно.
Я стоял в растерянности и досаде, и у меня не было никакого желания бежать за ней следом. Я вообще не знал, что теперь делать.
Дождь весело смывал пыль и грязь с асфальта, стало светлеть, туча уходила.
Вдруг послышались шлепающие шаги, из-за угла улицы вышел человек и направился ко мне. Подойдя, он внимательно посмотрел на меня, заулыбался и протянул руку:
– Славка, – сказал он.
На вид «Славке» было лет сорок с гаком. Следующим его заявлением было:
– Дай пятнадцать копеек.
Сказав это, он перестал улыбаться и внимательно наблюдал за выражением моего лица. Что-то мне в «Славке» понравилось, и я протянул ему тридцать.
Он взял, внимательно разглядел обе монеты, заулыбался опять и изрек:
– Слушай, а ты парень хороший.
– Да? – сказал я. – Это из-за тридцати-то копеек?
Он опять перестал улыбаться, нахмурился и протянул мне деньги обратно.
– Возьми, мне не нужно. Я просто так попросил, проверить. Даст, думаю, иль не даст.
Самое интересное, что я ему действительно поверил.
– Не надо, – сказал я. – Возьми. Только не в деньгах же дело.
Он поразмыслил над моими словами, подмигнул и сказал:
– Ты русский.
– Да, – согласился я. – Ну и что же?
– А я русских люблю.
Положив монеты в карман, он от души пожал мне руку.
– А ты что же, не русский? – спросил я.
– Я?! Ты что, не видишь? Да я…
Нахмурившись опять, он покачался немного вперед-назад, но так больше ничего и не придумал. И все-таки он мне нравился. Наконец, он изрек:
– Ты знаешь, как я Ростов люблю? Во как!
Он повел рукой, очертив над головой круг.
– Мне он тоже нравится, – сказал я.
– А ты здесь давно живешь? – спросил он.
– Не очень, – сказал я и вдруг решил вот что: сейчас к себе в гостиницу, переоденусь и – в общежитие к Нине. Не бросать же мне ее теперь.
– Извини, друг, – сказал я. – Мне пора. Вот и дождь кончился.
10
Когда я постучал в знакомую дверь, отозвалась не Нина. Но дверь отворилась, я увидел беленькую Лиду, подругу Сереги. Из-за нее выглянула и Нина, голова ее была мокрая, косицы торчали во все стороны, она являла собой довольно-таки нелепое зрелище. Я миновал маленький «предбанник», вошел за девочками еще в одну дверь и шагнул в заветные покои. Увидев картину, что открылась моим глазам, я растерялся.
Для каких нужд была создана эта большая длинная комната, я не знаю. Она была неправильной, слегка усеченной формы. В облупившейся обшарпанной левой стене темнели какие-то ниши, а под ними виднелись печные дверцы. От двери, в которую я вошел, к грязному полу вели ступеньки, у противоположной торцевой стены стоял маленький кухонный стол, слева и справа от двери темнели кучи висящей одежды. Помещение это напоминало какой-то склад или кочегарку – если бы не десяток кроватей, стоящих в тесном ряду у правой стены, головами к окнам. Это и было общежитие девочек-студенток.
У кухонного столика сидела красивая Наташа – третья из тех, с кем познакомились мы с Аликом в ресторане, – и незнакомая мне девушка лет двадцати.
– Римма, – сказала она, протягивая руку.
На столике стояли две бутылки – из-под водки и из-под портвейна. Последняя – полная на три четверти. Пепельница полна окурков.
– Садись с нами, – пригласила Наташа. – Нина сказала, вы здорово промокли.
Я сел.
– Нинка, а ты чего же? – спросила Наташа, обернувшись.
– Ладно, давайте уж, так и быть, – сказала Нина и подошла.
– Она у нас скромная, – сказала Наташа. – Юра, правда, Нина хорошая девочка?
– Очень хорошая.
– Хорошая… Страшная, как смертный грех, – сказала Нина и тряхнула головой.
– Здорово промокли? – сочувственно спросила Наташа и продолжала:
– А мы, видишь, горе запиваем.
– А что такое? – спросил я.
– Ох, Юра, Юра, не спрашивай. Полюбила парня одного, а он дерьмом оказался. Понимаешь?
Лида всхлипнула. Тут только я заметил, что глаза у нее здорово заплаканные. Она и так-то красотой не блистала, а теперь… Незнакомая мне Римма, довольно милая, но очень уж простоватая, с моим приходом держалась очень скованно, сидела, выпрямив спину, и смущенно улыбалась. После Наташиных слов она перестала улыбаться и взяла чашку с вином.
– Скажи, Юра, почему ребята такие дерьмовые пошли? – спросила Наташа, затягиваясь сигаретой.
– Да ведь это как сказать… – начал я.
– Вон, у Лидки тоже горе, – продолжала Наташа, не слушая.
– Ладно, – сказала Лида, и глаза ее наполнились слезами. – Давайте выпьем лучше.
– Ах, девочки, девочки, – сказал я. – За ваше счастье. За тебя, Наташа, и за Лиду тоже. Чтобы все у вас хорошо было. И за Нину с Риммой, конечно.
Нине не хватило стула, и она стояла рядом. Я хотел уступить. «Сиди, –сказала она. – Ты гость». Мы выпили. Девчонки ели жареную кильку из свертка и молчали. Я вдруг почувствовал, что именно вот так они и сидели до меня. Выражение лица Нины было опять новым – очень серьезным и взрослым. Все молчали, но странно: я понял, что они приняли меня. Даже Римма расслабилась, а Лида, не стесняясь, всхлипывала потихоньку. Все курили. Даже Нина.
– А ты хороший парень, – сказала вдруг Наташа. – Вот удивительно: сначала
