Собрание сочинений. Том 2. 1988–1993 - Юрий Михайлович Поляков
Ужель пришла пора возмездий и утрат?
Ужель пришел конец терзаниям бессонным?
Ужель народный гнев вот-вот поставит мат
Как сионистам, так и всем масонам?!
Дойдя до этих строк из монолога экс-ПРЕЗИДЕНТА, Иван Петрович хлопнул ладонью по машинописным страничкам и сказал: «Беру!» Все настойчивые уговоры помощника по творческим вопросам Н. Шорохова отдать пальму первенства проверенному писателю-патриоту оказались безрезультатны. «Ты, Коля, ничего не понимаешь! – отвечал Избавитель Отечества. – Это же самый смак, когда вороны друг другу глаза клюют!»
Поскольку никаких дипломатических отношений между Россией и США в ту пору не было, Вигвамов был обменен на американского эксперта по разоружению, которого в момент переворота обнаружили в Главном бункере: он пил виски со льдом, положив ноги на пульт с российской ядерной кнопкой. Прилетев на Родину и поселившись в квартире бывшего вице-мэра Москвы, драматург энергично доработал пьесу согласно замечаниям и рекомендациям Избавителя Отечества и научного коллектива Академического института истории национального избавления (АИИНИ).
Первое публичное чтение пьесы «Всплытие» состоялось в демгородковском клубе вместо очередного воспитующего фильма и вызвало возмущение даже больше, чем ненавистная порнуха. Подавляющее большинство изолянтов (за исключением активистов драмкружка) наотрез отказались исполнять роли, откровенно говоря, списанные с них самих, и пригрозили переправить коллективный протест в Международный Красный Крест! Толстый подполковник Юрятин, задыхаясь, бегал по сцене и грозил ввести беспрерывный показ порнографической кинопродукции. Бесполезно!
С докладом о возникших трудностях в Москву на вертолете вылетел генерал Калманов. Избавитель Отечества его принял, спокойно выслушал и, поигрывая серебряной подзорной трубочкой, подошел к заиндевевшему окну своего кремлевского кабинета. «А зима-то какая нынче, – молвил он. – Настоящая русская зима!»
После этого в Демгородке начались непрерывные перебои с углем, и центральная котельная в целях экономии была вынуждена снизить температуру в изолянтских домиках до критической: чай, конечно, в стакане не замерзал, но ложечка в него всовывалась уже с трудом. Повторная читка пьесы состоялась в хорошо натопленном клубе и прошла – извините за невольный каламбур – в гораздо более теплой атмосфере, нежели предыдущая.
Драматург Вигвамов, примечая в зале знакомые лица, приветливо кивал, охотно отвечал на вопросы, а в случае доказательных претензий шел на разумные уступки будущим исполнителям. Так, например, изолянт № 21 (бывший вице-президент) запротестовал против того, что по ходу пьесы он должен поднять окурок и швырнуть его в Президента. Разумеется, все прекрасно знали: вскоре после выборов отношения между двумя политиками не заладились, и Президент, пользуясь служебным положением, отстранил вице-президента от государственного кормила, поручив ему блюсти санитарно-гигиеническое состояние улиц. Каждое утро, отправляясь в Кремль, Президент останавливал свой кортеж и посылал любимого пресс-секретаря подобрать на тротуаре окурок пообмусоленнее. А приехав на работу, глава государства ногой распахивал дверь вице-президента, смотрел исподлобья и швырял на ковровую дорожку подлый чинарик.
Ясное дело: когда адмирал Рык в своей знаменитой шифрограмме потребовал немедленного отстранения от власти антинародного Президента, вице-президент сам вызвался встретить шефа в аэропорту и арестовать. Но, увидав своего притеснителя, энергично спускающегося по трапу в окружении советников и охранников, он так разволновался, что машинально закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, бросил сигарету себе под ноги. А Президент, вовсе даже не собиравшийся списывать себя в исторический архив и рассчитывавший смелым нахрапом повернуть события вспять, подошел к нему вплотную и процедил сквозь зубы: «А ну-ка подними!»
Вот в этом самом месте и разошлись взгляды драматурга Вигвамова и прототипа-исполнителя. В тексте пьесы вице-президент после мучительного раздумья поднимает окурок и бросает его в лицо своему обидчику, что, собственно, и стало сигналом к аресту, который ловко и с удовольствием осуществила группа захвата при содействии личных телохранителей Президента. В возникшей бурной дискуссии драматург разъяснил неизбежность художественного вымысла в данной ситуации, так как историческую реальность выставить на всеобщее обозрение было никак нельзя: ведь в реальности вице-президент никаких окурков не поднимал, а громко и крайне непечатно выругался и плюнул, что, собственно, и послужило сигналом к заламыванию рук.
После долгих споров сошлись на следующем художественном прочтении исторического факта: № 21 окурка не поднимает, но энергично топчет его ногами, бормоча при этом невнятно-гневные слова. В свою очередь, драматургу Вигвамову тоже пришлось пойти на уступки и вычеркнуть из пьесы сцену секретного совещания вице-президента и командующего бронетанковыми войсками, где они намечали тихо устранить Избавителя Отечества, пока тот раздольно праздновал победу и еще не приступил к исполнению государственных обязанностей. № 21 решительно заявил, что никакого секретного совещания в помине не было, что все это чудовищная клевета, в результате которой он – безвинно! – и очутился в Демгородке. Проверить не представлялось возможным, так как бронетанковый генерал сразу после разоблачения покончил с собой двумя выстрелами в затылок.
Ободренный уступчивостью драматурга, попытался добиться послабления и поселенец № 36 (один из многочисленных бывших премьер-министров). По ходу пьесы, узнав о восторженной встрече, оказанной адмиралу Рыку во Владивостоке, и его триумфальном шествии по Сибири, когда за увитым цветами поездом Избавителя Отечества с песнями бежали тысячи людей, смертельно испуганный премьер-министр говорит:
О субмарина, ты стрела судьбы!
Мечтал о славе, но обрел бесчестье!
Я ухожу без воли, без борьбы
В отставку, в глушь, в Манчестер…
№ 36 возражал в том смысле, что никто в Манчестер его не звал и он даже туда не собирался, так как кафедру ему предлагал Оксфорд, где он, будучи профессором, планировал прочитать курс лекций «Россия как этносоциально-политическая альтернатива мировому прогрессу». Однако Вигвамов назвал претензии бывшего премьера «мелкими цепляниями» и наотрез отказался менять Манчестер на Оксфорд. И это понятно: никогда нельзя путать художественную реальность с исторической!
К примеру, история возникновения титула «Избавитель Отечества» в пьесе подается так: на фоне задника, изображающего Кремль, народ (актив драмкружка) ликует и жжет чучела наиболее видных злодеятелей. Периодически раздаются громкие просьбы к адмиралу Рыку выйти к людям и выслушать слова их благодарности. Драматург Вигвамов в своей книге «Как я писал “Всплытие”» сознается, что идею этой ключевой сцены ему подсказали детские воспоминания о новогодних елках во Дворце съездов, где Дед Мороз с кудрявой синтетической бородой несколько раз громко умолял: «Раз-два-три, елочка, гори!» Но лампочки все не зажигались, пока дети хором не подсказывали Деду волшебное слово «пожалуйста»… Так же и в пьесе: адмирал не показывается до тех пор, пока люди не начинают скандировать: «Из-ба-ви-тель О-те-че-ства!» Тогда-то он и выходит к народу, точнее, массовка делает вид, что наконец-то его увидела, и ликует. На самом же деле, по оригинальному авторскому замыслу, адмирал Рык так ни разу и не показывается на сцене. Не показываются перед зрителями и все три бывших президента, мотивируя свой категорический отказ проблемами с дикцией. И верно, ни один из них за годы политической карьеры так и не научился выговаривать слово «Азербайджан». В спектакле президентов играют их пресс-секретари, два местных и один доставленный на вертолете из другого демгородка. Но вернемся к истории появления титула «Избавитель Отечества». Его придумал помощник адмирала по творческим вопросам Николай Шорохов. Очень любопытна история их знакомства, убедительно доказывающая, что Иван Петрович щедро черпал себе сподвижников из самых пассионарных глубин родного народа.
Однажды, еще будучи молоденьким лейтенантом, он, направляясь после очередной «автономки» в крымский санаторий, оказался проездом в Москве. До отхода поезда оставалось несколько часов, а попасть в столичный ресторан по тем временам было не так уж и просто. Тогда Иван Петрович, всегда отличавшийся сметкой и предприимчивостью, решил под видом любителя поэзии проникнуть в Центральный дом литераторов. Понятно, его сразу же разоблачили, закричали: «Покиньте дом!» – и хотели прогнать, но тут над обаятельным офицером в черной морской форме сжалился бородатый,
