Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
А кухня, где они сейчас сидели! Не кухня, а, можно сказать, гостиная! Одних диванов здесь целых два – угловой, на котором они сейчас сидят, и большущая кушетка у двери, где спала раньше Анина бабушка, пока не умерла в прошлом году.
И между прочим, Анины родители никакие не новые русские, а просто в этой квартире – тогда еще коммунальной, с двумя соседками, – когда-то выросли Анина мама и ее брат. Брат женился и уехал к жене, обе соседки, одинокие старушки, как-то незаметно скончались (одну из них Марина смутно помнит. Когда девочки учились в первом классе, она, стало быть, еще живая была). Анин дедушка еще до Аниного рождения ушел куда-то из семьи (Аня до сих пор не знает куда, хотя дедушка регулярно их навещает, приносит Ане примерно в месяц раз всегда одинаковый килограммовый пакет трюфелей и потом не спеша гуляет с ней по полчаса в скверике, беседуя на общие темы). Бабушка, как уже говорилось, год назад умерла, и, таким образом, их в этой квартире осталось трое: мама, папа и Аня. Уж надо полагать, им здесь не тесно!
– О чем ты думаешь? – спросила Аня Марину.
– Да вот о квартире об вашей! – выпалила Марина, не задумываясь, и тут же вспыхнула: так это нелепо вдруг прозвучало, можно подумать, она, Марина, спать не может от зависти! Какое ей дело, у кого какая квартира? Но, к счастью, Аня Марину не поняла.
– О квартире? – переспросила она удивленно. – А чего о ней думать, квартира себе как квартира, в Америке, между прочим, далеко не у всех такие.
– Надо думать! – рассмеялась Марина. – Но все-таки, что ж там у тебя в Америке произошло? Ань, хватит тянуть, рассказывай!
– Да чего рассказывать? – На Анины глаза неожиданно навернулись слезы. – Вот мы тут… – с трудом выговорила она, – живот твой рассматривали… А у меня у самой… мог быть… такой же и даже больше! – Не выдержав, Аня уронила голову на стол и разрыдалась. Марина бросилась ее утешать.
– Анька, родная, не плачь! Ну не плачь же ты, господи! Все как-нибудь образуется! – бормотала она, сама, между прочим, понимая, что мелет чушь. Такой живот «как-нибудь» образоваться не может. И вообще – ну хорошо, она, Марина, в глубине души всегда про себя знала, что она не более чем дурочка, но Аня-то, Аня-то как же могла? А может быть, ее изнасиловали? У них там, в Нью-Йорке, бандитизм ведь покруче нашего! Пошла себе, к примеру, сдуру в Гарлем… Впрочем, нет, Анька не дура и в Гарлем ни за что не пойдет. Чего ей там делать-то? Да и вообще, наверняка ее Робертсы никуда одну не выпускали! – Ань! – Марина решительно тряхнула ее за плечо. – Ну ладно, хватит тебе реветь! Расскажи лучше, что случилось, авось легче станет!
– Ага! – Аня вытерла слезы и попыталась улыбнуться. – Только ты, Марин, никому! Такое дело, сама понимаешь… Мне Катерина Андревна и так всю дорогу мозги полоскала: «Смотри, Аня, если кто узнает, это нанесет удар всей школе» – ну и ей, ясное дело, тоже! Как же, руководитель, не уследила, и зачем вы вообще девочек за границу возите, раз там у вас такие истории приключаются? Может, вы их там потихонечку в бордель сдаете, заради языковой практики? Ну и, сама понимаешь, прикроют эту языковую практику вообще, а младшие классы чем виноваты?
– Это тебе Катерина все наговорила?
– Ага. Но я и сама… Я, Марин, даже маме ничего не сказала, я просто не знаю как? Она спрашивает: «Нюшка, ты чего там так похудела? Там вроде еда должна быть нормальная? Или ты на диете какой была?» А я говорю – тут Аня совершенно как-то по-детски всхлипнула: «Занималась, говорю, мамочка, много, так вот поэтому».
Марина прижала к себе Анину голову, и Аня снова заплакала, уже тише, но гораздо горестнее, так что Марине просто стало не по себе. Впервые в жизни Марина чувствовала себя гораздо счастливее и удачливее Ани. В этом был даже какой-то нонсенс: ведь это Аня всегда была счастливее и удачливее, да и умнее, и красивее, если уж на то пошло, и тут вдруг теперь…
Только сейчас Марина заметила то, что в первые минуты скрылось от ее глаз в полутьме коридора: да, Аня и в самом деле очень похудела. Само по себе это могло быть вовсе не плохо – ведь раньше Аня скорее была девочкой слегка полноватой, но она похудела как-то неестественно, словно бы не постройнела, а высохла. На лице ее теперь особенно выделялись скулы, из выреза блузки торчали ключицы, глаза были обведены сиреневатыми кругами, подбородок заострился. Казалось бы, похудеть для современной девушки – счастье, однако приходилось признать, что Аню это отнюдь не красило.
– Анька, да что они там с тобой делали, эти американцы, воду на тебе возили, что ли?
Аня слегка улыбнулась:
– Зачем воду? Там везде водопровод есть, не хуже, чем в Древнем Риме. Марин, ты лучше скажи, ты Патрика хорошо помнишь?
Патриком звали старшего сына Робертсов, высокого, широкоплечего очкарика лет восемнадцати-девятнадцати, ужас до чего нескладного, как большинство американских парней, с мордой, несмотря на почтенный возраст, до сих пор еще закиданной угрями. Он учился где-то в колледже и домой приезжал только на уик-энды, здорово играл в теннис и все рвался их с Аней научить – собственно, тогда Марина впервые взяла в руки ракетку.
– Патрика? А что, у тебя с ним было что-нибудь?
– Еще как было! – Аня тоскливо вздохнула. – Еще летом ведь началось. А ты что же, совсем ничего не замечала?
– Нет. – Маринины глаза расширились от удивления. Нет, может, она бы что и заметила, но ведь тогда ей и в голову не могло прийти, что Аня, такая умная, такая рассудительная, такая всегда сдержанная в своих чувствах… Впрочем, это ведь и разумно по-своему – немедленно после школы выйти замуж за американца и поселиться там навсегда, причем не в качестве беженца и иммигранта, а сразу же на правах полноправного члена влиться в обеспеченную, респектабельную семью. Положа руку на сердце: кто ж от такого откажется? Тем более Аньке, что бы она сейчас там ни говорила, Америка всегда нравилась… – Так ты что ж, замуж за него хотела? – не
