Пророки - Роберт Джонс-младший
Адам бережно хранил дар Исайи и Самуэля. Он и сейчас с ним был, пока Адам сидел на козлах возле салуна и ждал Пола. Двери скрипели, люди входили и выходили. Смеющиеся, нетвердо стоящие на ногах. Поодиночке и группами. А кое-кто и обхватив за талию любовницу, которую наверняка забудет уже к утру. Шум, толкотня, нарядная одежда — как же все это отличалось от атмосферы, царящей в Пустоши. Наверное, заполненностью.
Адам очень надеялся, что Пол явится из этого кипящего жизнью заведения не слишком пьяным. Тубабы и так-то часто ведут себя непредсказуемо, а пьяные и подавно. Должно быть, потому что внутри у них зияет бездонная пустота, и, стремясь наполнить ее спиртным, они трудятся в поте лица и оттого делаются еще злее, чем обычно.
Здесь, в самом центре суматошного Виксберга, приходилось быть особенно осторожным. Жизнь в городе не затихала до самого утра, по большей части благодаря салуну, куда стекались тубабы со всех окрестных земель и даже из самой Алабамы. Обычно Пол старался покончить с делами и уйти из салуна в самом начале веселья. И о том, что городу и по ночам нет покоя, Адам знал лишь оттого, что частенько уже под утро отвозил домой Джеймса. В такие дни Джеймс делал вид, будто коляска принадлежит ему, а свое скудное жалованье спускал на женщин и выпивку, отчего-то чувствуя себя при этом важным человеком.
Оживленнее всего тут становилось субботними вечерами. Странно вообще-то, ведь следующим утром все местные посетители стекались в церковь. Впрочем, они ведь сами рассказывали, будто Иисус превращал воду в вино, а по субботам заповедовал отдыхать. Так что же им делать в церкви? Ах, ну конечно, — спать.
Возле коляски вдруг возник незнакомец, и Адам быстро опустил голову.
— Слушай, прос-с-сти, не покажешь, где тут ближайший с-с-сортир? — промямлил мужчина.
Поскорее втянув губы, Адам махнул рукой в сторону дороги, ведущей к Пустоши. Она вилась во тьме и исчезала в зарослях деревьев. Незнакомец окинул ее взглядом, содрогнулся и рассмеялся. А затем обернулся к Адаму.
— Да там темнее, чем у черномазой в киске. Где, говоришь, там уборная? Отсюда что-то не видать.
Подняв голову, Адам окинул мужчину взглядом. Штаны тот уже намочил, так что сортир мог бы и не искать.
— Вниз по дороге и направо, сэр.
— Сэр? — повторил мужчина, отпрянув. — Как ты меня назвал?
— Сдается, лучше бы вам идти, — сказал Адам, уткнувшись подбородком в грудь. Он провел рукой по бедру, делая вид, что достает то, чего у него не было. Расправил плечи, выпятил грудь и, наконец, поднял голову и посмотрел незнакомцу в глаза. — Иди давай!
Мужчина пьяно вытаращился на него. Потом подошел ближе, прищурился, приоткрыл рот, словно собираясь задать Адаму вопрос, и тот заранее понял, о чем его спросят. Но мужчина промолчал, ухмыльнулся и отмахнулся от Адама. Затем развернулся, постоял, вглядываясь в темноту, и наконец, пошатываясь, побрел по дороге.
Адам облегченно вздохнул, вытер выступивший на верхней губе пот и тут же сам на себя разозлился. Поднял влажную руку и оглядел ее. Ерунда какая-то! Даже ночью она по цвету не отличалась от рук тубабов. При этом сам он считался не тубабом, а тем, кого видели в форме его губ. Адам прикрыл рот рукой. Кто он теперь? Испуганный идиот или загадочный идиот? Как бы там ни было, идиот он в любом случае.
Адам прислушался и заметил, как любопытно тут ощущается шум. Он доносился только из одной точки — от салуна, с других же сторон его окружала тишина. Правда, деревья тоже шумели, но отчего-то этот звук чужеродным не казался. Он был продолжением самой природы, звучал в одном ритме со стуком Адамова сердца. Будто само мироздание размеренно вдыхало и выдыхало. А темнота плавно двигалась. Впрочем, Адам знал, что это только обман зрения. Он уже видел такое, видел в своей темной хижине, где, несмотря на то что он не раз становился отцом, никогда не жили дети. Всех его отпрысков теперь разметало по свету, если, конечно, они в принципе еще были живы. Увидать Адаму довелось только одну девочку. Не такую светлую, как он сам, но и не такую темную, как ее мать. Как ее назвали, Адам забыл. Да и зачем было помнить? Все равно имя выбрал Пол, а настоящего, того, которое дала ей мать, она так и не узнала. Мать ее, наверное, давно уже мертва. Счастливая.
Лежа ночами в темной хижине, он не раз видел, как двигались тени, которые двигаться не могли. Ладно еще, когда покачивались из стороны в сторону тени деревьев. Но отчего металась тень дверного проема и квадратного отверстия, проделанного в стене для вентиляции? Игра воображения. Вот и все. Такое бывает от одиночества. Когда ты сам по себе, реальность разрушается и законы физики перестают работать. Особенно заметно это бывает, когда вот-вот уснешь. В такие моменты грань между здесь и там истончается до предела. И совы говорят человечьими голосами, а те, кто давно ушел, возвращаются тебя навестить. Но стоит моргнуть или протереть глаза, и окружающий мир снова становится привычным и скучным. Адам вздыхал и противился искушению поверить, что во всем этом заключено нечто большее, чем жестокая насмешка.
Он рассчитывал, что от этого воображаемого движения ему захочется двигаться самому, но оказалось, оно только утомляло. Глаза так и норовили закрыться, несмотря на опасность. Во сне он…
Что?
Отдыхал, правда, только телом, а не душой. Адам уронил голову на грудь и тут же резко вскинулся. Веки отяжелели. Страшно представить, что подумают подгулявшие тубабы, если, конечно, вообще заметят его, окосев от виски и сигарного дыма. Адам боялся того, что таилось на дне их смеха. Именно это нечто заставляло их говорить черномазым то, что у них не хватало смелости сказать друг другу. Увидят, как его разморило, заметят, что у него и голова-то не держится, и скажут, что черномазые ленивы. Но ведь это неправда. Черномазые не ленивы, они просто смертельно устали. А когда силы их иссякнут окончательно, разгорится пламя.
Наконец Адам сдался. И, закрывая глаза, успел еще увидеть, как льющийся из салуна алый свет смешивается с темнотой, придавая всему вокруг зловещий оттенок.
— Кровь, — усмехнувшись, пробормотал он.
И отключился, свесив голову на грудь. А во сне ему явились слова.
Открыв глаза снова, Адам увидел перед собой обмякшего Пола, и все разрозненные куски реальности мигом встали на место. Сложившаяся из них картина Адаму не понравилась. От Пола разило спиртным, одежда его смялась,
