Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
Пермин зябко поёжился, отодвинулся в угол, куда не доставало солнце, ярко слепившее глаза.
- Вы Науменко поддержите, – Сазонов переменил тему разговора. – Он как раз разгибается...
- Да уж не бросим.
- Я всегда жалею, что нам вечно некогда...
- Этим и спасаемся. Днём накрутишься – ночью спишь без задних ног.
- Я не о том. Второпях о друзьях забываем. Вы не задумывались, отчего он пьёт?
- Пристрастился, вот и пьёт. Что вино, что баба – одна сатана. Раз попробуешь – всю жизнь охота. – Пермин простовато хохотнул, решив про себя не рассказывать того, что ему доверил Науменко.
- Не кривляйтесь. Вам не пристало ваньку валять. Я ведь понимаю, что всё не так просто.
«Неужто и об этом знает, чёрт долгий?» – подумал Пермин, сказав вслух:
- Да ну тебя! Умничаешь много! Умничать поменьше надо!
- Не надо. Нет, нет, я не осуждаю. Но умничать всё же надо. На то и головы на плечах носим.
- Умникам их в первую очередь остригают... Бывает, что и до шеи.
- С таким клеймом и умереть не страшно.
- Иди ты к бесу! – Пермин хотел что-то сказать ещё, но махнул рукой, неожиданно сорвался и выбежал из кабинета.
- Чай готов! – заглянула секретарша. – Будете пить, Варлам Семёнович?
- Не беспокойтесь, Нина, – он прикрыл глаза и прислушался, как нежно звенит в нём это имя. – Чаю мне больше не носите. Я буду ходить в столовую.
- А Василий Романович пил в кабинете, – сказала девушка о его предшественнике.
- У каждого свои причуды.
- Вы меня не уволите?
- Ну что вы! Мне, наоборот, приятно с вами работать.
- Спасибо. Я очень хочу остаться. У меня мама на иждивении.
- А у меня вот нет матери. И никого нет... – Нина впервые за весь разговор увидела широко раскрытыми глядящие на неё глаза Сазонова. В них плескалось нечто необыкновенное, грустно-синее.
- Вы такой молодой. И такой печальный...
- С чего вы взяли?
Девушка покраснела и потупилась. Она немало знала о Сазонове, хотя за время его работы председателем сельсовета едва ли более двух раз говорила с ним.
- Идите отдыхайте. Я тут займусь кое-чем...
- Я помогу вам. Можно?
- Нет! – сухо сказал Сазонов, и глаза его прикрылись, спрятав дорогую синеву.
Его вдруг потянуло к этой девушке, доброй и милой, которую он звал про себя Одуванчик, и, боясь, что Нина заметит эту минутную слабость, он хмурился, по привычке опуская веки. Они плохо слушались. Нина огорчилась, но послушно вышла.
Сазонов достал из стола документы и сидел над ними, не отрываясь, до глубокой ночи. Все эти цифры, скупые, неуклюжие фразы обрели в его воображении материальность, превратись в гордеев, мартынов, евтропиев. За это он и любил деловой язык отчётов и докладов и порой, забываясь, разговаривал с ними вслух. Они загадочно помалкивали и мелко разбегались по бумаге. Сазонов прекрасно понимал, о чём они молчали.
В полночь он услышал в приёмной чьи-то осторожные шаги. Это была Нина.
Глава 36
- Живой? – освобождая рядом с собой место, спросил Панкратов. – А тут слух пустили, будто Фёкла тебя заездила.
Панфило горделиво распушил бороду и уселся на бревно перед конюховкой.
- Его заездишь! – хмыкнул Федяня. – Бедная баба дозваться не может. Как женился, так между гряд прячется...
Панфило ухом не вёл, невозмутимо покашливая, свысока посматривал на насмешников.
- Говорят, в Совет жаловаться ходила, – подхватил Евтропий. – Дескать, или другого мужика давайте, или этого из огурешника вытащите. Ефим сулился меры принять.
Евтропий давно помирился со своим соседом. Кобель, которого он купил для Тарасова, оказался выхолощенным и совсем не лаял. Был он добродушен, толст и перед каждым вилял хвостом. Панфило гневался на это и даже пытался утопить. Но у самой реки его догнал Евтропий.
- Купать повёл? – поинтересовался он, косясь на камень с верёвкой, которые старик держал в руках. – Надо, надо... Пёс благородных кровей. Не то что пустолайки твои. Он у прежнего хозяина каждую субботу в баню ходил.
Сердито шипя в бороду, Панфило спустился к реке и старательно вымыл пса, выслушав все те полезные советы, которые щедро рассыпал перед ним Евтропий.
- Не оступись, тут склизко. Сам утонешь и пса
