Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
Все удивительно похоже в России: везде есть свое Красное болото, или сопка, или роща, или бор, или озеро, у каждого поселка, у городка при одном заводе, и на карте это не расчерчено, но всем ясно, что это их лес, степь, река.
И живут наши люди в похожих домах, в пятиэтажках, у кого узкая вытянутая форточка, у кого квадратная почти; и где поутру подтянутые, в черной форме, моряки шагают в военный городок по бетонной дорожке, где вдоль гаражей идут мужчины и женщины в спецовках на завод, где на узловой видны в сумерки оранжевые жилеты обходчиков, где шахтеры собираются у шурфа и вешают на крючки свои жетоны.
Кряжево ровно такое же, как мой поселок, и таких, мрачных на первый взгляд, поселков, в средней полосе и на Севере, на Урале и в Сибири, полно, и мы все знаем одно и то же, уклад жизни наш един и понять мы друг друга сможем, и эти поселки – истинная Россия, ее крайность, ее уязвимость: по поселкам бьет любая неурядица – половодье, дефолт, лесной пожар, наркомания, все бичи оставляют глубокие следы; большие города переживают неприятности проще, а поселкам приходится показывать свою стойкость, крепость свою. И Кряжево хлестала судьба, досталось ему, бедному, остаться без завода, оказаться в глубокой яме, а ведь люди переезжали сюда, мечтали, строили, женились, детей рожали, сажали не свойственные местности тополя, дубы и клены в парке, заводили участки, бани, надеялись, они все время надеялись и верили, и столько их обманывали, столько невезения пришлось по их души, что, когда новый завод появился и надежда оказалась не напрасной, они уже и верить перестали, и надо им только чуть помочь увидеть, что, несмотря на проблемы (а где на производстве поначалу их нет?), все будет лучше, может, и не прямо замечательно и завтра же, но все будет лучше, чем было, и работа будет, и жизнь.
– Вот, гляди, – Ябуров показал какую-то травку и отвлек меня от мыслей. – Набираешь вот так и в пакет ее, а дома прям обложил руки, а сверху мох, и оно все вытянет на себя.
– Мама так про лук говорила, к болячкам прикладывала.
– Ну, лук – это все пустяки, а вот это всерьез работает. Попробуешь – убедишься.
Потопали обратно.
– Василий Владимирович, а помнишь, мы с тобой геодезистов видели?
– Ну. Так я потом еще несколько групп встречал. Они посмотрели, провели свои замеры и пропали, вот уж пару недель их не вижу.
Замотал руки дома, сел, боялся, что хуже будет, потому что мочить руки при экземе – это обрекать себя на боль, такова подлость этой гадости: очень хочется в воду руки опустить, но если опускаешь – потом только хуже становится. Но тут полегчало; напрасно сразу не уточнил у Ябурова, как зовется эта травка; мох-то – сфагнум, это ясно, а вот такой травки я не знал.
Позвонил неизвестный, представился Алексеем, сказал, что меня ему рекомендовали, но не сказал кто, предложил встретиться и обсудить возможное сотрудничество. Знал, что я пярщик, чем занимаюсь, знал больше, чем положено случайному человеку. Встретиться хотел немедленно.
– Алексей, я в поселке Кряжево; даже объяснять не буду, где это.
– Я тут.
– Что?
– Я в Кряжеве. Где бы вы хотели встретиться? Может, в «Красной Шапочке»? Достаточно ли там спокойно для конфиденциальной беседы?
– Хм, наверное, нет. Приезжайте ко мне – Заводская, двенадцать.
Приехали на длинном джипе трое: в синих пиджаках и белых рубашках, стрижки из барбершопов, с модными, четко выбритыми бородами, баками и усами. Алексея, предводителя троицы, видно по дорогим часам, иначе бы и не отличить.
И вот они подходят к калитке, а я сижу на крыльце, с замотанными руками, в спецовке, и в ногах у меня суетятся Сирин и Гамаюн; и они чуть стопорят уже на подходе и смотрят еще раз на табличку с адресом (видать, не верится им, что я – это я), и я машу им рукой, дескать, здравствуйте, проходите, но эти черти не знают даже, как открыть снаружи щеколду, и мне приходится самому идти к калитке и отпирать, этими-то замотанными клешнями…
Сел обратно на крыльцо, как сидел; закурил. Трое потоптались и сели на лавку, рядком, и каждый поглядел сперва, куда садится.
– Михаил, мы знаем о результатах вашей работы по кейсу завода, и мы впечатлены, – зачем-то поставил речь на паузу, будто ждал какой-то реакции, но ее не дождался: я чесал руку об руку и увлекся этим. – Мы хотели бы сотрудничать.
И опять тишина; человек будто без вопросов не умеет рассказывать. Я опять смолчал, меня даже забавлять эта неловкость начала.
– Мы представляем интересы пиар-агентства «Ферст майл». И, собственно, приступаем к работе над кейсом, который может вам понравиться.
Дальше он молол про то, что на Красном болоте, повдоль железной дороги, их «клиент» планирует построить свалку, которую Алексей называл «полигоном ТБО», и им нужно провести работу с жителями Кряжева, райцентра и окрестных поселков, чтобы не встречать сопротивления на общественных слушаниях, которые, зная характер местных «стейкхолдеров» – так он их именовал, – обязательно попытаются сорвать.
Оставил им почту, чтоб выслали документы по проекту, какие возможны.
Алексей и его молчаливые спутники, блестевшие отполированными розовыми ногтями и до синевы отбеленными зубами, ушли, как мне показалось, недовольными. Они, верно, ждали, что я тут же соглашусь, воскликну: «Мы с тобой одной крови, у меня тоже ногти особенные!», но моих ногтей было даже не видать, потому что руки замотаны бинтами, мокрыми от болотной травы, а в зубах сигарета, которую я курил, не вынимая изо рта, потому что руки мокрые. Какие уж тут стейкхолдеры.
Тем не менее документы они мне прислали. Там был описан проект вырубки десятков гектаров леса на пригорке у железки, то есть по-над болотом, близко от того места, где мы поворачивали на лосиные солонцы. Особенный акцент был на том, что этот участок идет ровно вдоль защитной зоны заказника, а ближайшее жилье – в пятнадцати километрах, то есть по закону все чин чинарем, не придерешься, все «безвредно» и прекрасно. Отходы должны были поступать из Москвы.
Позвонил Герману и попросил его
