Собрание сочинений. Том 2. 1988–1993 - Юрий Михайлович Поляков
Проснувшись в своей стальной каюте, каперанг Рык только подивился тому, какие невообразимые эпизоды рождаются в спящем человеке, когда он плывет на глубине в двести метров. И даже Петру Чуланову, с которым делился самым сокровенным, он не стал рассказывать этот странный сон, опасаясь дружеских насмешек и товарищеских обвинений в глубоко затаенной мании величия. Каково же было потрясение будущего Избавителя Отечества, когда шифровальщик положил ему на стол политинформацию о том, что на общеизвестном памятнике работы скульптора Мартоса обнаружены множественные трещины (особенно на фигуре Пожарского)! В связи с этим памятник снят с пьедестала и отправлен в Центральные реставрационные мастерские. Но отдельные граждане восприняли этот «чисто искусствоведческий акт!», сообщало ИТАР – ТАСС, как целенаправленное кощунство, и по Москве прокатилась волна «квазипатриотических демонстраций». Днем позже пришла другая политинформация, повествующая о «чудовищном по своей циничности покушении на вдову академика Сахарова Елену Боннэр». В нее выстрелили из гранатомета, но промахнулись, взорвав здание средней школы, в котором по счастливой случайности никого не оказалось, кроме директора и двух завучей. В ответ верные правительству части разгромили редакции квазипатриотических изданий «Наш современник», «День», «Русский вестник»…
Все эти события, точнее, их зловещая тень, витавшая в скупых шифрованных информациях, повергли Ивана Петровича в глубокую задумчивость, из которой его вывели торжества по случаю дня рождения друга и заместителя П. П. Чуланова. После праздничного концерта и вышибающего слезу прослушивания магнитофонных поздравлений от оставленных на берегу родных и близких проследовали на обед в кают-компанию, и будущий Избавитель Отечества в честь такого дня приказал вместо положенных 50 грамм «сухаря» всем налить по 100! Испанский исследователь Д. Абладор в своей популярной книге «Роль алкоголя в мировой истории» договорился даже до того, что якобы эти лишние 50 грамм и определили дальнейший ход эпохальных событий. Просто диву даешься, какое незнание этнических реалий и особенностей национального быта демонстрируют некоторые зарубежные ученые!
После обеда Иван Петрович пригласил старших офицеров к себе в каюту, чтоб угостить их коньяком, как и положено отцу-командиру. О чем у них там была речь, неизвестно. Достоверно выяснено лишь то, что помощник командира старший лейтенант Лопатов, сынок вице-адмирала и потомственный стукач, был тихо передислоцирован в первый отсек, в командирский гальюн, и там заперт. Потом, как вспоминают некоторые участники исторической «автономии», старпом перетащил в командирскую каюту алюминиевый бидон, где хранились остатки сэкономленного «шила», и разливал его боевым соратникам с помощью алюминиевого же черпака. Дальше, конечно, пели – тихо, чтоб не нарушить режим тишины.
Глубокой ночью в штурманской рубке заревел «каштан».
– Есть, командир! – отозвался сонный, но готовый к подвигу штурманенок.
– Ко мне «бычка» с прокладкой!
Когда штурман с навигационными картами появился на пороге капитанской каюты, некоторое время его просто не могли идентифицировать. Будущий Избавитель Отечества несколько минут смотрел на командира БЧ-1 с долгой мукой узнавания и наконец молвил: «М-менякус…» – «Простите, Иван Петрович, не расслышал…» – «М-меняем к-курс!» – озвучил приказ командира политрук П. П. Чуланов.
5
Мишка подогнал свой «дерьмовоз» к домику № 85, холодно кивнул радостно выбежавшему навстречу хозяину и великодушно позволил ему собственноручно засунуть гармошчатую кишку в выгребную яму. Включив насос, Курылев присел на ступеньку машины, закурил «Шипку» и пригорюнился. Было отчего! Во-первых, его вызвал к себе начальник отдела культуры и физкультуры и наорал в том смысле, что, мол, когда он, Юрятин, брал его, Мишку, к себе на работу, то ожидал от него гораздо большего. «Не стараешься, Курылев, – нехорошим голосом закончил разнос подполковник. – Ох не стараешься!»
Во-вторых, с Леной по-настоящему Мишка не виделся уже почти две недели: все киносеансы отменили из-за этого идиотского спектакля. Курылев никак не мог въехать, зачем эту изолянтскую самодеятельность снимают на пленку, да еще по личному приказу помощника И. О. по творческим вопросам Н. Шорохова. В Демгородок понаехали разные киношники, развязные, любопытные, всюду шныряющие: у изолянта № 241 (бывшего министра юстиции) они сожрали на огороде весь горох. Мало того, поселок перевели на спецрежим, а в съемочную группу подбавили еще несколько осветителей и помрежей, ничем не отличающихся от остальных, разве только глазами – безмятежно-запоминающими. И хотя Лена, получив в этом спектакле маленькую роль, постоянно присутствовала в клубе, даже поговорить с ней Мишка не решался, боясь чужих глаз и гнева подполковника Юрятина.
Наконец, слава богу, съемки закончились, кинокодла во главе с режиссером Куросавовым и драматургом Вигвамовым уехала восвояси, следом за ними отбыли и дополнительные осветители-помрежи, но тут у Лены заболел отец – сердечный приступ. Ее освободили от посещения воспитующих киносеансов «по уходу», и долгожданная встреча в кинобудке снова отдалилась. В довершение всего Мишка даже не мог теперь остановиться возле ее палисадника и поговорить: спецбудку в «Кунцево» достроили, и там круглосуточно дежурили спецнацгвардейцы. Да еще злыдень Ренат сказал как бы между прочим, мол, художники пишут портреты своих любимых, портные шьют любимым самые красивые платья, а ассенизаторы… ну и так далее.
Сержант Хузин и был третьей причиной поганого Мишкиного настроения. Вел он себя не то чтобы странно – зашифрованно, а ключом от шифра как бы постоянно помахивал у Мишки перед носом и даже иногда щелкал по носу. Докладывать подполковнику Юрятину Курылев пока не решался, хотя давно сообразил, что Ренат не обычный спецнацгвардеец. Ведь именно он заставил Мишку познакомиться с Леной, да-да – заставил. Конечно, Курылев и сам рано или поздно сделал бы это, но сержант опередил… Вторая встреча произошла примерно через неделю после того, как Мишка увидел ее плачущей возле клубных дверей и, строго отчитав, отправил обратно в неприличный мрак кинозала…
– А это место, где негритянка с носорогом, принес? – спросил Ренат. – Ребята очень хотят!
– Принес! – успокоил Курылев и протянул конвертик с заветными кадриками.
– Ты когда-нибудь вяленых кальмаров ел?
– Нет.
– Попробуешь, – ухмыльнулся сержант. – Одному бойцу с Итурупа прислали. И слушай, Вонлярлярский, у меня к тебе просьба есть!
– Нет-нет… – замотал головой Мишка. – Больше отрезать не могу – заметят!
– Да я не об этом. Пусть у тебя эта № 55-Б посидит – жалко девчонку!
– А я потом где сидеть буду? – хмыкнул Мишка.
– Ладно, кому ты нужен? Тебя в будке никто не видит. Я больше рискую. Юрятин ее на улице заметит – заорет: «Где начальник патруля?!» И не будет у меня очередного отпуска. Понял?
– А если Юрятин сюда поднимется?
– Не поднимется: он толстый.
Действительно, в проекторскую с улицы вела металлическая лестница, вроде пожарной, – длинная, узкая и скрипучая.
– А если поднимется? – не отступал Курылев.
– Пока он будет карабкаться, ты успеешь ее растлить, расчленить и съесть! – ответил сержант и подмигнул.
– Ладно, пусть приходит, – засмеялся Мишка.
– Молодец! Смелый умирает один раз!
Ренат скрылся за углом и через минуту вернулся с той самой кембриджской уайльдовкой, она смотрела себе под ноги и зябко куталась в черную ажурчатую шаль, накинутую на плечи поверх джинсовой робы.
– Вот, леди, ваш сероглазый король! – Сержант с галантной издевкой кивнул на Мишку. – Он спрячет вас в своем замке. А я, как верный вассал, буду ходить дозором и охранять вас от драконов…
– Спасибо, – еле слышно проговорила она.
Мишка, конечно, как всегда, напружился, чтобы достойно парировать очередную подковырку, но, лихорадочно поскребя по сусекам, наскреб только что-то несмешное про «черноглазого хана» и предпочел оставить эту находку при себе. Ренат снисходительно подождал достойного ответа, а не дождавшись, победно махнул рукой и ушел на развод караула. Курылев, неловко улыбаясь, пригласил девушку подняться в кинобудку. Но, пригласив, сразу мучительно засомневался, кто по правилам хорошего тона должен идти первым, а кто
