Автоквирография - Кристина Лорен
– Как они смеют?! Это же Йельский университет…
– Да ладно тебе! Как Лос-Анджелес?
– Солнце светит, – отвечаю я, выглянув в окно.
Осси аж стонет.
– Хорошо уик-энд проводишь? Что интересного?
– Вчера наша команда играла против Вашингтонского универа, и мы дружно ходили смотреть.
– Не подозревала, что ты футбол любишь.
– Не по любви это, а по негласным правилам. – Я откидываюсь на спинку стула и скребу подбородок. – Вчера ребята из общаги Хедрик-холл устраивали вечеринку, и я ходил вместе с Брекином.
Брекин – мой первый и пока лучший университетский друг. Он вырвался из техасского захолустья и, по невероятному совпадению, во-первых, гей, во-вторых, мормон. Такое захочешь – не придумаешь. Еще он умница и книгоголик, вроде Осени. Я запал бы на него, только свободных мест у меня в сердце нет.
– Короче, суббота вышла неплохая. А ты чем занимаешься?
– У Дикона вчера была гонка, она и съела весь день.
Дикон. Ее новый бойфренд и, похоже, звезда местной гребной команды.
Отрицать бесполезно – червячок ревности во мне шевелится. Да нет, парень вроде классный – ирландец и от Осси без ума, так что он заочно мне нравится. На прошлой неделе он даже эсэмэску мне прислал – спросил, что лучше подарить Осси на день рождения. Лучшего друга подключил, молодец!
– Я соскучился по тебе, – говорю я.
– А я по тебе.
Мы выясняем, кто когда приедет домой на День благодарения, договариваемся созвониться через неделю и целуем-обнимаем друг друга и отсоединяемся.
Минут через пятнадцать начинается хандра, но вскоре на пороге комнаты появляется Брекин с фрисби.
– По кому тоскуешь на этот раз?
Однажды вечером у меня в комнате состоялся марафонский просмотр сериала «Во все тяжкие»[68] под водку с тоником, и теперь Брекин знает все.
– По обоим.
Брекин машет фрисби.
– Пошли на улицу! Погода классная.
Действие высших сил я ощущал несколько раз в жизни. Первый раз, когда мне было шесть, а Хейли три. Это мое первое четкое воспоминание. Все более ранние – расплывчатые: как кидаюсь спагетти, как вечером смотрю в потолок, пока мама или папа читает мне книжку, но то происшествие отпечаталось в памяти с мельчайшими подробностями. Мы с мамой и Хейли поехали в универмаг «Ти-Джей Макс». Забитые вещами стойки располагались близко-близко друг к другу – между ними не протиснешься, не задев что-то шерстяное, шелковое или джинсовое.
Глупышке Хейли хотелось играть, и пару раз она пряталась среди вещей, которые рассматривала мама. А потом исчезла. Как сквозь землю провалилась. Минут десять мы, паникуя все сильнее, носились по универмагу, звали ее, выворачивали наизнанку каждую стойку, каждую полку, каждый кронштейн. Безрезультатно. У мамы началась истерика. У меня тоже. Тогда впервые в жизни я закрыл глаза и взмолился: пусть сестренка найдется! Обращался я не к человеку, не к какой-то силе, а скорее к будущему. Парой недель раньше я выучил слово «похищение», и оно взбаламутило мне мозги настолько, что насильственный увод мерещился мне сплошь и рядом.
Горячую просьбу я повторял снова и снова – пусть она найдется, пусть она найдется, пусть она найдется, – и мне полегчало. Наверное, поэтому много лет спустя я понял Себастьяна, когда тот сказал, что ему помогает молитва. Тогда я чувствовал свое бессилие, но верил в силу своих добрых намерений, в то, что они повлияют на происходящее с сестренкой.
Никогда не забуду охватившее меня спокойствие. Беззвучно повторяя свою просьбу, я обнял маму, и мое спокойствие передалось ей. Перепуганные продавщицы сновали туда-сюда, обыскивая закутки и подсобки, секьюрити перекрикивались по рации, а мы стояли, старались мерно дышать и надеялись, что Хейли где-то рядом. Мы так и стояли, когда из-за пыльной стойки с надписью «РАСПРОДАЖА» в глубине магазина вынырнула сестренка. «Хейли победила!» – завопила она, сияя от гордости.
Были и другие случаи. Помню, кто-то словно не подпускал меня к океану в день, когда пляжи в итоге закрыли из-за опасных тягунов. Помню волну спокойствия, которая мгновенно смывала стресс, не позволяла грузиться и загоняться, заставляла ровно дышать, недоумевая, что сдержало панику и помогло расслабиться. Порой это мелкие эпизоды, порой – крупные события, но мне всегда казалось, что это вытекает из человеческой сущности, из воспитания рациональными людьми.
Впрочем, «воспитание рациональными людьми» не объясняет случившееся в то воскресенье. Мы с Брекином вышли на улицу с фрисби. Погода стояла чудесная – семьдесят четыре градуса[69] и ни ветерка, ни облачка. Непонятная утренняя дымка с океана уже растаяла, вернув небу невероятную синеву, которую подмечает и особо выделяет каждый турист. Ярко-зеленая фрисби рассекала ярко-голубые небеса, летая туда-сюда между мной и Брекином. Мы обходили отдыхающих на лужайке, извинялись, когда фрисби падала под ноги. Один раз она врезалась студенту в голень… Мы начали играть, когда солнце было слева от нас, но, пока бегали, кидали и ловили, оно поднялось в зенит и стало светить прямо в глаза.
Пожалуй, сейчас я романтизирую. То есть в минуты реалистического скепсиса я абсолютно уверен, что романтизирую, в другое время уверенности меньше. Сейчас, по прошествии времени, рисунок нашей игры напоминает мне замысловатую петельчатую спирограмму. Я ловил пасы Брекина и после каждого смещался на определенный угол – вот я повернулся на десять градусов к стартовой позиции, потом на пятнадцать, потом на двадцать, потом на тридцать и, наконец, на девяносто.
Походка каждого человека индивидуальна и узнаваема не меньше, чем отпечатки пальцев. Себастьян ходит прямо, неторопливо, размеренно – каждый шаг такой же твердый, как предыдущий. Разумеется, я помнил его мускулистые плечи и горделивую посадку головы. Я помнил, что при ходьбе большой палец правой руки он держит близко к ладони, отчего кажется, что правая рука сжата в кулак, а левая расслаблена.
И вот я увидел его, но против света. Лицо не разглядишь, но он шел ко мне, и я оценивал походку.
Брекин отдал пас – мои внимательные, изумленно вытаращенные глаза ослепило солнце, и фрисби пролетела мимо.
Когда яркое световое пятно перестало мешать, я снова глянул Брекину за спину. Шедший приблизился, только это был не Себастьян. Кто-то с отличной осанкой, гордо поднятым подбородком и правой рукой, словно сжатой в кулак. Кто очень похожий, но не он.
В одиннадцатом классе на биологии мы учили, что у болевых рецепторов, называемых С-волокнами, очень тонкие, медленно проводящие аксоны. Сигнал боли движется к мозгу дольше любой другой информации, включая осознание того, что боль близко. Учитель спросил, как, на наш взгляд, это помогает эволюции, и тогда ответ казался очевидным: человек получает шанс избежать боли, прежде чем она выведет из строя.
Мне
