Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Мама спросила, как ты можешь знать точно: он вспоминает все это, потому что писатель, или он начал писать, потому что несчастен, думает о прошлом и хочет его сохранить, сочиняя рассказы? Тогда папа говорит: твой вопрос неразумен, и в любом случае сейчас моя очередь читать следующий рассказ.
Пошел первый снег, воздух бодрит. Снег не очень глубокий, около пяти сантиметров, и вполне подходит для прогулок. Мне говорили, что эмигранты из жарких стран радуются снегу в первый год, может, потом еще пару лет, но потом неизбежно наступает страх, и приближение зимы вызывает у них хандру и беспокойство. С другой стороны, если бы не мой разговор с женщиной, у которой я регистрировался на курсы плавания, люди говорили бы, что в Индии никто не умеет плавать.
Берта на улице. Убирает снег с дорожки на парковке. У нее тяжелая и широкая лопата, которой она орудует мастерски.
Меня постоянно беспокоят старые батареи в моей квартире. Они не перестают на разные лады издавать звуки смертельной агонии и по настроению становятся то горячими, то холодными, то холодными, то горячими. Их температуру контролировать невозможно. Спустившись в холл, говорю об этом с Бертой. Там сидит и старик. Его подбородок, кажется, еще глубже ушел в грудь. А лицо стало желтовато-серым.
– Ничего. Волнения не надо. Нет причин, – говорит Берта, роняя вокруг меня грубо вырубленные глыбы слов. – Батарея не работать, вы говорить мне. Вам холодно, вы идти ко мне, я вас согреть.
И она со смехом широко раскрывает объятия. Я отступаю, она наступает, сначала груди, потом она, как будто на меня надвигаются бравые носы двух ледоколов. Она смотрит на старика: оценил ли он сцену.
– Вы не бояться. Я спасать и согревать.
Но старик смотрит на улицу на падающие снежинки. О чем он думает, глядя на них? О детстве, о снеговиках в шляпах и с трубками, об игре в снежки, о снежном Рождестве и о рождественских елках? О чем буду думать я, состарившись в этой стране, когда буду сидеть и смотреть на падающий снег? Мне уже поздно лепить снеговиков и играть в снежки, у меня останутся лишь воспоминания о детских мыслях и мечтах, родившихся из заснеженных видов и зимних чудес на рождественских открытках, таких популярных в Бомбее. Мои снеговики, снежки и рождественские елки рассыпаны по страницам книг Энид Блайтон среди приключений «Великолепной пятерки», «Пяти юных сыщиков» и «Тайной семерки». Мне труднее, чем старику, забыть свои снежинки, потому что мои никогда не тают.
Наконец это случилось. Отопление отказало. Не как обычно – то есть, то нет. Отказало окончательно. Сдохло. Батареи ледяные. Как и все вокруг. Нет горячей воды. Естественно. Ведь радиаторы нагреваются, когда горячая вода циркулирует по трубам. Или наоборот? Нет горячей воды, потому что она перестала циркулировать в радиаторах? Мне все равно, я слишком замерз, чтобы выяснять причинно-следственные отношения. Может, здесь связи вообще нет.
Быстро одеваюсь, влезаю в зимнюю куртку и спускаюсь в холл. Лифт не работает, потому что нет электричества. Иду по лестнице. Внизу уже собралось несколько жильцов, и Берта объявила, что она позвонила в администрацию. Они посылают человека. Поднимаюсь к себе наверх. Всего на один этаж. Лифт – просто дурная привычка. В Фирозша-Баг лифты были, как правило, сломаны. По лестнице выхожу в коридор рядом с квартирой старика. Думаю о его холодных ногах и руках. Должно быть, без отопления ему совсем плохо, бедняге.
Иду по длинному коридору. Чувствую, что что-то не так, но не могу понять что. Смотрю на ковер, потолок, обои на стенах – все кажется таким же, как всегда. Может, это ощущение холода делает все необычным.
ПЖ открывает дверь.
– Вчера у старика случился второй инсульт. Его увезли в больницу.
Запах лекарств. Вот в чем дело. Его нет в коридоре.
В рассказах, которые папа успел прочитать, все парсийские семьи, по его словам, бедные или среднего достатка, но это нормально, он также не против, чтобы зерна для рассказов брались из тягот их собственной жизни, но должно же быть в этих историях и что-то позитивное, ведь парсам есть чем гордиться: знаменитое семейство Тата и их вклад в развитие сталелитейной промышленности или сэр Диншоу Петит, развивший текстильную промышленность и сделавший Бомбей Манчестером востока, или Дадабхай Наороджи, видный участник освободительного движения, первым использовавший слово сварадж[188], и первый парс, избранный в Британский парламент, где он продолжал вести свою кампанию. Сыну следовало бы ввести в свои рассказы какие-нибудь из этих замечательных фактов, иначе что подумают люди, читающие его книгу, те, кто ничего не знают о парсах, – что все парсы сплошь вздорные и нетерпимые, когда на самом деле это самая богатая, передовая народность Индии, больше всех занимающаяся благотворительностью, и разве ему надо объяснять собственному сыну, что парсы имеют репутацию щедрых людей, уважающих семейные ценности. Он мог бы написать что-то и об истории, о том, как в седьмом веке парсы пришли в Индию из Персии, спасаясь от мусульманского преследования, и являются потомками Кира Великого и огромной Персидской империи. Мог же он сочинить рассказ об этом, так ведь?
Мама сказала, ей больше всего нравится, что сын так хорошо все помнит и так красиво об этом пишет, даже о грустных вещах, и, хотя он кое-что изменил и придумал, в написанном есть правда.
«Надеюсь, – сказал папа, что будет какой-нибудь рассказ, основанный на его канадском опыте, тогда мы что-то узнаем о жизни нашего сына там, хоть не из писем, так по рассказам, но пока они все о парси в Бомбее, а тот, где говорится о человеке, сидящем на унитазе на корточках, позорный и отвратительный, хотя иногда смешной, и, должен признаться, я и правда смеялся, но откуда у сына такие фантазии, в чем их смысл?» Мама тоже сказала, что хотела бы историй про Торонто и про тамошних жителей. «Меня удивляет, – сказала она, – почему он об этом ничего не пишет, особенно если учесть, что, по твоим словам, писатели используют для своих сочинений собственный опыт».
На что папа ответил: «Это правда, но, возможно, он не использует свой канадский опыт, потому что еще рано». – «Что значит рано?» – спросила мама, и
