Кто виноват - Алессандро Пиперно
На первый взгляд, мою новую жизнь отличали бешеные ритмы, разнообразные развлечения, томные послеобеденные паузы, типичные для состоятельной буржуазии. И все же, если не учитывать неслыханные удобства, которые предоставил мне мой благодетель, – все что угодно, лишь бы я поскорее забыл о прошлом, – прожитые годы, увенчанные жестоким эпилогом, давили на мою психику, глядели хмуро и угрожающе.
В целом очистить биографию от замаравших ее пятен крови оказалось проще, чем я ожидал. Как и привыкнуть к богатому menage[75] Сачердоти. Видели бы вы меня. Я словно таким родился. И никак не мог насытиться, будучи коварным парвеню. С тех пор как я открыл, что дедушка Гвидо отказался от немалой части наследства в пользу брата и сестры, я убедил себя в том, что “имею законное право” на имущество дяди Джанни. Оставалось пользоваться им: от карманных денег, которые я получал в начале недели, до шопинга, от абонемента на трибуну Монте-Марио Олимпийского стадиона до горнолыжной недели – мне всего было мало.
Праздник портила привычная пестрая толпа призраков. Разумеется, я их не видел, но, особенно в мрачные ночные часы, когда сны становились спутанными и прерывистыми, я ощущал их смутное, угрожающее присутствие. Они были здесь! Подобно гиенам, семенящим вокруг обглоданной туши, они не сводили с меня глаз, старательно подпитывая недоверие и осмотрительность, которые портили долгие, наполненные занятиями дни. Я знал, снова свалиться в омут, из которого я с таким трудом выбрался, было проще простого: непредвиденные события, неприятная встреча, поездки в отдаленные районы города, где я провел детство (от которых я охотно отрекался), или, что еще хуже, уступка временному обману чувств – один гений прошлого века дал этому научное и не вполне подходящее название “непроизвольная память”.
Однажды – я уже жил у дяди Джанни почти два года – я убедился, что прошлое, желая меня помучить, не брезгует банальнейшими coup de theatre[76].
День был как никогда светлым, все складывалось так, что голова шла кругом. Середина мая, “Итальянский форум”[77], мужской финал Открытого чемпионата Италии по теннису – событие, которое дядя Джанни и его дружки из Клуба гребцов не могли пропустить. Матч между Янником Ноа и совсем молоденьким Милославом Мечиржем оказался невероятно красивым зрелищем, хотя ему и не хватало неопределенности, которая делает спортивное состязание незабываемым: лев с камерунской кровью укротил чехословацкого котика за четыре кипучих, пролетевших незаметно сета. После награждения, прежде чем присоединиться к приятелям, с которыми мы собирались поужинать, мы решили подкрепиться в расположенном близ стадиона “Теннисном баре”. Жаль, что скверное настроение дяди Джанни еще не улетучилось. Я уже начинал понимать, что богатые легко выходят из себя из-за пустяков. Лишь этим объяснялось то, что дядя без зазрения совести накинулся на молодого ни в чем не повинного служащего стадиона из-за того, что нас посадили не на положенные нам центральные места, а немного сбоку. Профессор Сачердоти перешел на язык, которым он разговаривал в аналогичных ситуациях с подчиненными, например когда официант ошибался или когда Вашингтон, гладя брюки, плохо делал стрелки. “Это просто неприлично”, – заявил он с ледяным возмущением. Тому ничего не оставалось, как рассыпаться в извинениях. Странно, что, хотя после мелкого логистического происшествия прошло уже несколько часов – между прочим чудесных, – дядя Джанни так и не пришел в себя. Сидя за столиком на улице и мрачно расправляясь с безалкогольным коктейлем, он уже предвкушал, как завтра утром позвонит президенту Национального олимпийского комитета, старому товарищу по пирушкам, и выразит свое возмущение.
Тут-то я его и увидел. Не сразу узнал, но почувствовал, наполняясь тревогой, что с ним меня связывает что-то неприятное. Он сидел в паре столиков от нас вместе с девочкой и выразительно на нас поглядывал. Затем, повинуясь неведомому желанию, встал и приблизился.
– Профессор, как я рад вас видеть!
Стоило мне услышать заискивающий голос, звучавший из-за римского акцента чуть хрипловато, я сразу вспомнил: это он допрашивал меня той злополучной ночью.
– А, доктор, – отозвался дядя Джанни, – и вы здесь!
По сравнению с прошлым разом он был одет еще небрежнее, если это было возможно: бейсболка, джинсы, кроссовки, уродливая сумка через плечо.
– Разрешите представить вам мою дочь! Ох уж эти дети! Ей еще нет и двенадцати, а она уже твердо знает, что посвятит жизнь теннису.
Та же риторика, та же противная манера говорить полунамеками, отталкивающие проявления отцовской гордости.
Дядя Джанни, чувствительный ко всякому женскому присутствию – даже если, как в данном случае, дама еще не достигла пубертата, – поднялся и с преувеличенной галантностью расплылся в любезной улыбке, припасенной для особых случаев.
Девочка покраснела и опустила глаза.
– Что ты, Памела, не стесняйся! Поздоровайся с профессором Сачердоти как полагается. Этот синьор – наш наставник, настоящая знаменитость. Ты наверняка видела его по телевизору. Скажу только, что он научил твоего отца всему, что нужно знать об уголовном праве.
– Доктор, не надо так говорить, мне неловко, – парировал дядя Джанни, усаживаясь обратно.
Внезапно, возможно потому, что дядя был до неприличия чувствителен к лести, к нему вернулось хорошее настроение.
Если в богачах меня поражала вспыльчивость, в представителях так называемой интеллектуальной элиты поражало чувство локтя, которое их связывало, независимо от занимаемой должности. Словно разыгрываемые ими судебные состязания – какими бы ожесточенными они ни казались нам, простым смертным, – являлись спектаклем на потеху публики. Словно кастовый дух оказывался сильнее не только личных антипатий, но и любых непримиримых политических разногласий.
Впрочем, я не мог решить, что отвратительнее: то, что этот человек до сих не удостоил меня взгляда (узнал ли он меня?), или то, что двое людей, которых я в последний раз видел сцепившимися в жестокой схватке, сейчас обменивались взаимными любезностями? Или то, что оба не чувствовали потребности вовлечь меня в разговор, как будто меня там не было, как будто меня не существовало, как будто я не имел права на кучу оставшихся без ответа вопросов.
Когда следователь удалился, дядя Джанни
