Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
— Ну, а что же? Как же? — спросил Август. — Это меня мучает. Мне нужно отдохнуть. Выгнать его… ну… выгнать!..
— Отдай сейчас же приказания! Август послушно кивнул головой.
Однако королева, не доверяя ему, послала тотчас за Гуарини и шепнула ему, чтобы он немедленно действовал.
Брюль, смущенный и пасмурный, ожидал прихода короля. Увидав его, Август ничего не сказал, только с упреком покачал головой, погрозил пальцем и бросился в кресло. В эту же самую минуту вошел, усмехаясь, отец Гуарини.
— Ах, нашлась наша потеря, ваше величество. Сулковский вернулся, значит рассудил, что искать счастья по свету для него нет надобности. Кому хорошо стоять, тому зачем двигаться? Ему здесь не нравилось, однако, вернулся, значит еще хуже в другом месте?
Август закурил трубку и, указав на Брюля, произнес:
— Вот этот виноват! А?.. Зачем впустили?.. Королева слышала, а он глупости болтал…
— О, я не виноват, но нам кто-то, ваше величество, изменил! — воскликнул Брюль.
— Делай, что хочешь, — произнес живо король, — не хочу ни о чем знать. Напишите распоряжение, подайте подписать, потом отошлите…
— Но зачем этим терзаться! Зачем портить свое здоровье, расположение духа, ваше величество! — прибавил Гуарини. — Фа-устина поет сегодня вместе с Альбуци; они уже помирились и любят друг друга, как две нежные голубки.
Август осмотрелся кругом и проговорил начальные слова какой-то оперной арии. Он уже имел намерение затянуть ее, но остановился и занялся трубкою. Отец Гуарини больше всех заботился, чтобы изгладить все следы неприятного случая и поэтому велел, чтобы тотчас внесли великолепный портрет, присланный из Венеции. Увидав его, король с восторгом вскочил с своего места и воскликнул:
— А, che bello!
И все неприятные мысли его исчезли.
— Какая мягкость! Какая нежность!.. Какие краски! Сколько жизни! — повторял он, любуясь картиной; глаза его искрились.
Через полчаса явилась Фаустина и просила позволения переговорить с королем о каком-то важном деле относительно театра; король согласился.
Все удалились. В продолжение получаса она занимала короля веселым разговором; когда она вышла от него, Август провожал ее таким лучезарным взглядом, как будто на свете никогда не существовало ни министров, ни дел, ни малейших забот. Все тучки на его челе рассеялись.
Но не так-то легко было рассеять беспокойство королевы и других особ, принадлежавших к заговору. Им хорошо была известна смелость Сулковского, привязанность к нему короля, далее, все средства, которыми он мог воспользоваться, зная привычки короля и, кроме того, между придворными у него было много приятелей. В тот же день часовые были расставлены возле дома Сулковского, у входа в оперу, у лестницы, ведущей в королевские покои; между тем, граф и не думал в этот день выходить из дому…
Отец Гуарини ни на шаг не отступал от короля, королева была настороже. Брюль суетился, бегал, графиня Мошинская разъезжала, Геннике со своими подчиненными — Глобигом, Лоссом и Стаммером и вся плеяда секретарей и служащих Брюля рассыпались по городу, занимая назначенные места.
Сулковский не обращал никакого внимания на все это движение, вполне уверенный в своей победе и приготовлял все пункты для обвинения своего противника. Граф был слишком уверен, что он все преодолеет тем сильным впечатлением, которое он произвел на короля.
Жена его была далеко не так уверена в успехе и вечером поехала к королеве. Отцу Гуарини она должна была показать вид, что ничего не знает и не касается придворных дел.
Графиня Сулковская в девушках была фрейлиною королевы и пользовалась ее милостью и, кажется, ничем не могла заслужить нерасположения Жозефины. Она вошла в комнату, где сидела королева, читая книгу духовного содержания. Графиня не знала, с чего начать разговор. Наконец, с почтительным видом, она начала с того, что пришла поделиться с нею радостью по случаю возвращения мужа; потом она переменила разговор и перешла к слухам, что как будто враги мужа ее стараются ему повредить.
— Милая графиня, — прервала королева, — поговорим о чем ином, прошу тебя; я занята моими детьми, молитвой, искусством и не вмешиваюсь ни в интриги, ни в дела придворные, даже о них не хочу слышать.
Еще раз графиня хотела заговорить о том же, но королева холодно заговорила:
— Я ни о чем не знаю. Король никогда не спрашивает моих советов, и я не вмешиваюсь в его дела.
Королева переменила разговор и начала о недавно окрещенном еврее, у которого она была кумой, потом о великопостной церковной службе. Графиня встала и с грустью попрощалась с королевой.
Трудно было бы сказать, поверила ли она этому полному неведению королевою придворных интриг, но спокойно уехала домой, потому что привыкла верить своему мужу.
Поздно вечером явился Людовици, но в дурном расположении духа, которое не предсказывало ничего доброго. Он пришел доложить, что в розыске бумаг он нашел непреодолимые преграды: то чиновников не нашел на своих местах, то старались избавиться от него под различными неправдоподобными предлогами, и поэтому ни в каком случае он не может приготовить бумаг к следующему дню.
IX
Такие характеры, как Сулковский, до самой последней минуты не хотят ни знать, ни видеть, что им угрожает опасность. Ничто не отнимало у него уверенности в себе и надежды на будущее, ни холодный прием его жены у королевы, которая обо всем ему рассказала, ни те известия, которые принес Людовици.
Ему казалось, что король был слишком привязан к нему, чтобы мог обойтись без него; к тому же он был уверен, что последний разговор не мог не произвести впечатления; а может быть даже сам не знал, на что рассчитывал, но оставался спокойным. Но графиня находилась в смертельной тревоге, хотя старалась не показывать этого. Скромная и боязливая, она имела понятие о том, что такое двор и придворная жизнь и что такое королевская милость. Она очень хорошо знала, что немилость в Саксонии, особенно если в этом принимают участие неприятели, никогда не кончается одним удалением от двора и изгнанием; за этим следовала под каким-нибудь предлогом конфискация имений, и часто вечное заключение без суда и без всякого основания. Сулковский, попав в немилость, всегда мог оставаться страшным для своих неприятелей, благодаря своим связям при австрийском, французском и прусском дворах; почему же не могло быть совершенно естественным опасение, что он может
