Цимес - Борис Берлин
— Вот как ты себе это представляешь…
— Я просто проигрываю варианты и выбираю наиболее вероятный, а может быть, даже единственный.
— Все, что тебе надо, это выбрать меня.
— Я сделал это уже так давно. Ты же знаешь.
— Это просто слова и больше ничего.
— Тебе, как всегда, мало?
— Да. Я ведь сказала, что хочу все.
— У тебя, поверь мне, есть гораздо больше, чем все. С самого начала.
Она встает.
— Мне уже пора.
— Да, конечно. Идем.
Наташа хватается за мою руку и держится за нее цепко, как ребенок. У подъезда утыкается мне в грудь, поднимает на меня глаза и спрашивает:
— Ты позвонишь Рите?
— Конечно.
— Прости меня.
— А разве у меня есть выбор?
…Наш поцелуй длится и длится, и нет в нем горечи, словно мне, как и ей, Наташе, еще целых две недели и один день — до восемнадцати лет.
РИТА
Снег согнул бамбук,
Словно мир вокруг него
Перевернулся.
Он позвонил и сказал, что придет через полчаса.
Все на самом деле просто, как обычное уравнение. Не то чтобы мне до сих пор не дает покоя школьный курс математики, а как-то не получается забыть. Я — всегда вычитаемое. Меня вычитают, вычеркивают из жизни в который раз, и именно те, кого я люблю. Неизвестный член уравнения — это Наташа. Потому что, хоть я и знаю ее всю жизнь, оказалось, не знаю совсем. И, наконец, Марк, которого, как корень из числа, уже совершенно ни к чему извлекать из Наташи, да и вообще извлекать, ведь для меня его все равно уже нет, и какое мне дело до всего остального?
Пять лет счастья — это не так уж и мало.
Он нашел меня во мне и раскрыл — как цветок или раковину — до самой перламутровой сути. Он пользовался мной многократно и со вкусом для своего и моего удовольствия — чего же еще? О чем еще может мечтать одинокая учительница английского за сорок, с таким жизненным опытом, как у меня? Наташа права: мы в самом деле все время рассуждаем про любовь и даже вроде бы хотим ее, а сами — боимся ее. Да и как тут не бояться…
Разве можно остановить время?
Чтобы больше никаких «вдруг» и никаких многоточий. Просто поставить точку, и все. Свернуться на диване в позе зародыша, обхватить плюшевого зайца, прижать к животу — не хочу, оставьте меня все… И именно сейчас, когда уже ничего не осталось, вспоминать все самое хорошее, самое дорогое с одной-единственной целью — похоронить…
Звонок обрушился на плечи, как ледяной душ, заставил подняться, подойти к двери, открыть.
— Здравствуй. Можно войти?
— Входи, — отступаю в сторону.
— Прости, я не стал открывать своим ключом.
Пожимаю плечами, поворачиваюсь, иду в комнату. Позади его шаги.
— Рита… Рита, ну подожди же, постой…
Останавливаюсь, поворачиваюсь, поднимаю на него глаза. Жду.
— Нам надо поговорить. Все совсем не так, как кажется, как может показаться, как ты думаешь. Совсем… Ты сможешь понять, я знаю. Только ты и сможешь. Пусть не простить, хотя бы — понять. Ты же меня знаешь, как никто, ты же все помнишь, не можешь не помнить. Я объясню, и ты поймешь, ты должна…
Почти двадцать лет, и ничего не изменилось, слова все те же: ты — должна — понять. Всю свою жизнь я только и делаю, что отдаю, — и все еще должна. А самое странное, что так оно и есть. Мой последний оставшийся долг — самой себе. И его-то уж я отдам. Сегодня же. Сейчас же.
