Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков
– Где она сейчас? – перебил я.
– Кто?
– Вдовица.
Лариса приподняла голову, удивлённо посмотрела в мою сторону.
– Ну это зависит от вероисповедания, – сказала. – Оформила завещание прошлым сентябрём, пошла к маяку, и всё: гудбай, май лав, гудбай.
– В смысле?..
– Там пляж дикий, Девичий называется, не знаю почему. Дно сперва мелкое, а после – раз и вниз, как обрыв просто. Говорят, метров сто глубина. Местные там вообще не купаются, говорят, бес-тритон утягивает на дно, вроде нашего водяного. Хвать за ногу – и адью! Чушь, конечно, завихрение подводное должно быть, но этим летом пацанчик один из Тирасполя…
– Нашли? Труп нашли?
– Пацанчика? Ага, выбросило на пляж аж за Полисом. Там у нас офис как раз…
– Нет, я про неё спрашиваю – нашли?
– Ну как ты её найдёшь? Она ж упаковку валиума коньячком запила, рюкзак с камнями на плечи – и в дамки.
– Откуда… – Слова застревали в сухом горле.
– Так целое следствие было, аж из Ларнаки менты приезжали. На пляже таблетки, верней, коробку нашли, бутылку… Следы тоже…
Казалось, пол начал наклоняться, неумолимо и медленно, как палуба океанского корабля. Я выставил руку, вцепился ногтями в ворс. Спиной вжался в ковёр. Окна качнули шторами и тоже поползли куда-то вбок. Лариса этого не заметила или притворялась, что всё в порядке.
– Слышь? – Её голосок донёсся глухо, словно через войлок. – А давай ещё вафельку исполним? За полтинничек, а? Чего голышом-то без пользы валяться?
– Нет… – просипел я. – Спасибо…
– Ты там молчи. Я не с тобой, с ним разговариваю. Правда, зайчик? Хочешь вафельку? Хочешь-хочешь, я же знаю…
Комната продолжала валиться на бок. Диван с креслами, журнальный стол с недопитой бутылкой – всё ползло в сторону двери. Меня начало мутить, я зажмурился. Состояние напоминало морскую болезнь, как тогда, на Карибах. Нужен был лимон, хотя бы долька. Тогда лимон помог, а здесь с цитрусовыми, похоже, глухо. Я открыл глаза и уставился в желтоватый от курева потолок. Надо посоветовать Лариске побелить, подумал. Не забыть бы.
Лариса беззаботно щебетала, обращаясь к моим гениталиям, потом там стало мокро, после жарко; я смирился и попытался думать о чём-то приятном.
24
Она довезла меня до маяка. Ловко прижалась к самому бордюру, впритирку. Вообще, водила она весьма прилично.
– Где это? – спросил я. – Девичья… бухта?
– Пляж. Вон там. Вниз. И по лесенке…
– Спасибо. Проводить не хочешь?
– Не, прости… Я и так уже…
Я достал бумажник, вынул сотенную купюру, протянул ей.
– Ну ты… – Она радостно цапнула бумажку, попыталась поцеловать, я увернулся. – Демон ты! Тиран мой!
Она смотрела куда-то вбок, улыбаясь, как воровка.
– Ладно, будь здорова…
Открыл дверь, но вылезать не хотелось, асфальт был странно светел, точно поседел от горя, смятый окурок, медный грош, вплавленный намертво; наконец я выставил ногу – лаковый ботинок, второпях надетый прошлой ночью, выглядел неуместно, как столичный франт на деревенских поминках. Снова замешкался, безумная мысль мелькнула, как летучая мышь: послать всё к чёрту, забрать долю из фирмы, купить тут дом, жениться на этой дуре, родить пару детей и лет через тридцать тихо умереть в кругу семьи.
– А ты знал её? – Лариса тронула мой локоть.
– Что? – Я вернулся на землю. – Ты про кого?
– Про Маришу…
– Кто это? – Похоже, путешествие в другие миры было продолжительней, чем казалось, и я что-то пропустил на здешней планете.
– Марина. Маришка. Маша, – голосом психотерапевта произнесла она, глядя мне в глаза. – Жена Дымова. А после вдова.
– Ангелина… – промямлил я. – Ангелина.
– А это кто такая?
– Жена… Вдова…
Лариса подозрительно прищурилась, надела чёрные очки.
Медленно, точно говорит с идиотом или ребёнком, произнесла:
– Документы на продажу недвижимости сама оформляла. Я её паспорт в руках держала. Марина Викторовна Дымова. – Она сунула мне в руку недопитую бутылку с праздничными лентами: – На. Помянёшь покойницу.
25
Щербатая площадка с ржавым поручнем упиралась в округлую стену маяка, другим концом в бок дикой скалы. Я подошёл к краю, положил ладонь на раскалённое железо. Море распахнулось от края и до края, слишком большое, слишком тёмное. Я заглянул вниз: там белел полумесяц песка, белая полоска прибоя с прибрежным мелководьем лазоревой синевы. На песке валялось несколько оранжевых бочек. Вниз вела узкая каменная лестница убийственной крутизны с кривой железкой вместо перил.
Я постоял, будто прислушиваясь, потом начал спуск. Ступени разной высоты и наклона были вырублены бригадой мизантропов. Перила качались, ржавое железо царапало ладонь. В правой руке я сжимал проклятую бутылку, швырнуть её в море мне мешало излишнее воспитание. Раза два я чуть не сорвался. Ботинки были главной проблемой. Предназначенные для гулянья по паркету или ковру, на крайний случай по мрамору какого-нибудь палаццо, мои подошвы коварно скользили – миланские сапожники явно не предвидели, что какому-то психу взбредёт в голову заниматься альпинизмом в их обуви.
На полпути зазвонил телефон. Я застыл. Кто звонит, сомнений не было. Прикинув, что даже со множественными переломами костей меня запросто вывезут отсюда на медицинском катере, я всё-таки не решился отпустить поручень. Мобильник наконец замолк, но через две ступеньки зазвонил снова. Потом ещё раз. И ещё.
Я карабкался вниз. Оставалось всего метров пятнадцать. Ну двадцать. Рубеж страха был пройден – тут не про страх высоты речь, изнутри меня раздирала ярость. Жажда драки – желание расплатиться за унижение, за собственную трусость. Я жаждал мести! Вот ведь гадина! Телефонная мерзавка действительно напугала меня; господи, стыд-то какой, взрослый мужик, а нюни распустил как баба. А ведь кончится-то всё банальным шантажом, это ж как пить дать! Дрянь, сука, сволочь!
Но кто за ней стоит, кто придумал весь спектакль? Точно не Зуев. И не Долматов. Может, Викандер? Чистоплюй, аристократ, безусловно не дурак, к тому же два года назад намекал на выкуп моей доли и перевод главного офиса в Делавер. Хитрый гад, и глаза разного цвета – один серый, другой карий…
Мобильник разрывался в моём кармане. Когда осталось ступенек пять, я прыгнул. Нога подвернулась, и я грохнулся лицом в песок. Барахтаясь, я перевернулся, выхватил телефон и, не поднося к уху, заорал в микрофон:
– Сволочь! Сука! Дрянь!
При неудачном приземлении песок попал в рот, хрустел на зубах, моя ругань чередовалась плевками.
– Кто
