Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко
2
Какой русский не любит постоянной прописки! Прописка — это самовар, это водка, это балалайка! Это русский яблочный пирог, русская чача, русское лечо и русский ливанский кедр!
Комендант странного общежития, пустого, как дом Эшеров, шарит в двери ключом, распахивает дверь; общественность, дружинники, милиция, вахтерши глядят друг другу через плечи, топчутся, комендант срывает одеяло, возгласы: «Да они же голые спят!» — женщина прикрывает груди руками — и холодная фраза: «Что вы хотели увидеть? Конец света? Новый Иерусалим?» — и прозрачная утренняя рука тянется за паспортом — а в нем штамп — и люди ссыпаются в мешок забвения, и торжествует чувство собственного достоинства.
И, видя незнакомого человека, с этакой советской гордостью думаешь: «Ну, ну, милый. Взгляд прямой, говоришь, как пишешь. А паспорт у тебя есть? А прописка?»
Сердечные друзья мои, трансильванские вампиры!
Всех не перекусаешь! Оккупируйте крыши поездов, пробирайтесь на северо-восток!
Прописывайтесь в Смольнинском, Куйбышевском, Ленинском и даже в Невском районе! Тут совершенно нет осиновых лесов, я сам видел! Прописывайтесь в Петродворце, в Ломоносове, в Красном Селе, но уже с оглядкой! Покупайте хлеб в булочных! Переходите улицу на зеленый свет! Прихватывая с собой окружающих бабушек! Приобретайте активные жизненные позиции! Отстаивайте приобретенные жизненные позиции! Пишите письма в центральные издания! Критикуйте годы застоя, ищите корни явлений в эпохе культа личности! Подписывайтесь на литературные журналы!
Интересуйтесь искусством передвижников — искусством будущего! Ура!
11. Оскар Уайльд. Последние годы
Некто У., художник, получил за валютные операции, спекуляцию, мошенничество, торговлю наркотиками, совращение малолетних и распространение порнографии три года по совокупности. На разного рода издержки ушли, понятно, немалые сбережения. В тюрьме ему очень понравилось. У. преодолел творческий кризис, рисовал, общался с интересными людьми.
Закончился срок. Потирая руки, вышел У., жадно стал пожирать пространство. Москва, Минск, Рига, Львов, Киев.
А тут и перестройка началась. Новые горизонты открылись перед У., новые ветры стали дуть ему в спину. У. стал чувствовать потребность общества в его труде, и это окрылило его. Стал У. жить-поживать, добра наживать.
Конец века XX разительно отличался от конца XIX. Иная сейчас и судьба художника, сюрреалиста жизни, одухотворителя плоти. И совсем не к месту, невпопад прозвучало бы Уайльдовское:
«Всякий человек рождается королем, и всякий король умирает в изгнании».
12. Несчастный Круц
Решил умереть бедный, отчаявшийся Круц.
Взмолился к Богу: «Боже, пусть погибнет со мной и Халелуйск!»
Бог удовлетворил странную просьбу гуманиста.
Однако видит Круц — французы продолжают потреблять икру, гадкие.
Взмолился: «Господи, нет никого несчастнее меня. Сотри Францию в порошок. Пожалуйста».
Так не стало страны пьяниц и бабников.
Снова недоволен певец распада — слепит его солнечный свет.
Щелкнул Господь выключателем — и стало темно.
«Да что ж за мучения такие!» — вскричал Круц, объятый космическим холодом.
И не стало тогда ничего.
Счастливый Круц!
Солнечный ворон
Всё отдал я солнцу!
Всё, кроме тени моей.
Аполлинэр
Какой-то неправдоподобный, просто марсианский закат за окном, казалось, и рождал эти несколько менее контрастные, но тех же сине-пурпурных цветов полосы на экране телевизора. Тяжело дышащий кассетник без корпуса, с воткнутой куда-то внутрь отверткой трудолюбиво загружал в память компьютера новую игру. На столе оставалось еще немного места, и две бутылки пива с рыбой, завернутой в плотную бумагу, дополняли вид, напоминая натюрморт Петрова-Водкина на фоне загадочных рериховских Гималаев.
Когда Борис начал свою трапезу, на экране наконец появилось изображение, выполненное золотом по красному фону. Это были горделивые контуры высотного здания, которое заканчивалось шпилем со звездой, вернее сказать, в обе стороны от шпиля расползался тяжеловесный камень, там и сям на каждом уступе, на каждой свободной площадке возникала или нежно обрисованная урна, или гигантская гранитная супница размером с этаж, или кедровая шишка величиной с оконный проем, или скульптурная композиция — мускулы, сжимающие какое-либо орудие труда, спортивный атрибут, книгу, на худой конец. Борис подивился четкости изображения. Это была совершенно новая игра, первая игра на новой пленке, которую ему принесли сегодня на работу. Взамен Борис отдал кассету с полюбившимся ему Saboteurом. Восхищенно смотрел он на картинку на экране — виден был даже кадык у горниста. Золотые линии растворились в красном, и появилось название: УЛИЦА ГОРЬКОГО.
Удивленно хмыкнув, Борис представил себе примерный сюжет: пройдя мимо кремлевской охраны, выкрасть секретные документы КГБ. Или еще вариант: расстроить секретный план Сталина по уничтожению деревьев Садового кольца. Борис выпил пива.
Изображение на экране стало прямо-таки телевизионным. Прямо на Бориса пошли физкультурники; ненатурально, как в электронных часах, зазвучала мелодия знакомой песни, и на экране появились слова:
Над Москвою в сознании славы
Солнце нашей победы встает.
Здравствуй, город великой державы,
Где любимый наш Сталин живет!
Будем вечно тобою гордиться,
Будет жить твоя слава в веках,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Знамена развевались на ветру, и взгляды физкультурников были устремлены вдаль. Над стадионом стояло солнце в зените — и ни одной тени, ни одной полутени — всё в лучах безжалостного, всепроникающего светила. Они, эти люди, шли прямо на Бориса и исчезали, комната собирала их тени, отблески их взглядов, полуслова, дыхание. Они исчезали — и вместе с тем они были совсем рядом, здесь. Поток белых трико и загорелых лиц на экране продолжал течь, и солнце становилось всё ярче, пока не начали светиться сами лица, сами тела людей, и сумрак заката потонул в ослепительной белизне, сверхреальной ледниковой чистоте.
Прозрачной стала рыба, бутылочное стекло превратилось в прохладный хрусталь, и воздух наполнился предгрозовым озоном.
Оцепеневший, Борис забыл о пиве, об ужине, о себе. Он ждал вопроса, и вопрос был задан:
«Хотите играть?»
Борис нажал «Да». Он был иным, он был одним из этих физкультурников, контрасты сумерек смягчились, всё, кроме телеэкрана, стало в обзоре мертвой зоной — нехитрая еда, аппаратура, потухшая сигарета.
«Вам предстоит провести один день в Москве.
Широкие проспекты, залитые солнцем площади,
высотные здания — эти русские терема,
устремленные в космос, огромные городские
пространства подчинены одной идее,
происхождение и смысл которой начинают уже
забывать. Сотни
