Первая в списке - Магдалена Виткевич
Благодаря этим нашим вечерам я смогла разделить с вами все, что было днем, все самое лучшее.
Вот почему я пишу вам. Я не буду писать о чем-то плохом. Не хочу, чтобы через двадцать лет вы, закрыв глаза и отходя ко сну, вспоминали меня грустной, уставшей…
Я буду улыбаться вам и всегда буду спрашивать: «Что ты видишь хорошего, когда закрываешь глаза?»
Итак, все грустное давайте утрясем с самого начала. А потом, я уже буду с вами в самые важные дни жизни.
Я хотела бы стать для вас поддержкой в случае, когда вам понадоблюсь, но помните, что вы всегда можете положиться на этих людей:
Каролина Рыбиньская, журналистка, в последнее время жила в Варшаве и работала в какой-то бульварной газетенке.
Бабушка Зося Кудларек.
Кшиштоф Шульц, юрист. Очень давнишний приятель… В последнее время я общалась с ним по нескольким важным делам, которые нужно довести до конца. Он поможет вам, он хороший человек. Вы можете полностью ему доверять.
Петр Шафранек, отец. Деньги приходят с берлинского адреса: Густав-Мюллер-штрассе, 16. Давно я с ним не разговаривала. Я пыталась найти его, но безуспешно.
Карола
Я смотрела на нее, пока она читала, и не могла найти на ее лице никаких эмоций, кроме недовольства. Я была очень удивлена. Вот я, например, когда впервые увидела мамины слова, долго не могла успокоиться. Я плакала. Правда, слова были адресованы мне, а не Ине, но коль скоро она была первой в этом списке, то, в конце концов, должны же быть какие-никакие эмоции у человека. Мама была умной женщиной, и то, что она включила ее в список, определенно преследовало какую-то цель. Бабушка Зося – понятно, она воспитывала нас. Когда мама заболела, она сразу приехала, чтобы заняться нами. А вернее, Майкой, потому что та была еще маленькой, но мне тоже нравились теплые заботливые руки бабушки Зоей.
– Как звали твою маму? – спросила Ина.
– Патриция, – ответила я.
Она удивленно посмотрела на меня.
– А-а-а, вот оно что, так ты, стало быть, дочь Патриции?
Я кивнула.
– И Петра, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла она.
– Да. Петра.
– Ну не могу, держите меня семеро – у Травки уже такая дочь, – фыркнула она.
Я удивленно посмотрела на нее:
– У какой Травки?
– Ты не знала, что мы так называли твоего отца?
Я покачала головой. Но вдруг начала что-то понимать, связывать отдельные факты.
– Ты его знала? – спросила я.
– Знала, – призналась Ина.
– Хорошо знала? – не отставала я.
– Да.
– И маму тоже?
– И маму тоже, даже лучше. Давно это было… Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– Значит, это было двадцать лет назад. Может быть, чуть больше… – Она задумалась.
– Хорошо, тогда расскажешь мне, почему ты попала в этот список? – нетерпеливо спросила я. – И почему на первое место?
– Это долгая история… – вздохнула Ина.
– Ничего, что долгая, у меня есть время. Поэтому я и приехала сюда.
– А что ты сказала мам… – осеклась она. – Что ты сказала дома?
– Теперь за нами присматривает бабушка.
– А… Петр? – словно с трудом выговорила она его имя. – В смысле отец?
– Он не живет с нами. Он вроде как в Берлине. Так писала мама. Но вообще-то я не знаю.
Ина зажгла очередную сигарету, глубоко затянулась.
– Ты сказала им, что едешь ко мне? – спросила она.
– Нет. Бабушка думает, что я на сплаве. На Брде. Друзья поехали, а для меня это был отличный предлог. Ты была когда-нибудь на Брде? Потому что мне нужно знать, что рассказывать, если спросят.
– Была. – Ина поморщилась, но ее лоб остался безукоризненно гладким – вот какие чудеса творит ботокс. – И где ты собираешься остановиться сегодня?
– Ну, я думала, что здесь… – Я смущенно опустила взгляд на тапочки у себя на ногах.
– Ага, – констатировала она с удивлением. Думаю, у нее не было в обычае принимать гостей. – Ладно, тогда я тут немного приберусь… найду для тебя спальник. Будет как на Брде, – попыталась пошутить Ина.
Она встала и пошла на кухню, достала из шкафчика вино и еще один бокал, но на секунду замешкалась.
– Ты как, пьешь? – спросила она.
– Иногда… Мне уже можно…
– Ну да, тебе ведь уже восемнадцать…
Странная была эта Ина. Я не могла до конца понять ее. Вроде как важный для моей мамы человек, а с другой стороны – создавалось впечатление, будто мамины слова вообще не произвели на нее никакого впечатления. На улице дождь, темно, а она спрашивает, где я хочу остановиться. Мама всегда заботилась обо всех: даже если бы у нее не было свободной кровати, она все равно где – хоть в ванне – предоставила бы ночлег для дочери своей подруги.
У нас гостей всегда привечали. Неважно, что жилищные условия были как и у многих во Вжещче, старом районе Гданьска. Две большие комнаты и большая кухня. Когда-то эта квартира была намного больше, но из нее сделали две квартиры – в одной поселилась моя бабушка, а во второй – ее сестра. Потом ту половину, что была у бабушкиной сестры, продали, а мы остались на своей. Тогда еще всем казалось, что у нас с папой отличная семья. Хотя чаще отец был не дома, чем дома.
Мама скучала по той квартире. Она еще помнила времена, когда весь этаж принадлежал ее семье. Ничего не поделаешь – надо было приспосабливаться к новым обстоятельствам. Тогда она еще не подозревала, как часто в жизни ей придется приспосабливаться.
Одну комнату я делила с Майкой, а вторую, чуть поменьше, занимала мама. Но большого значения это не имело, потому что и так вся жизнь проходила на большой кухне. У папы, когда он еще жил с нами, были странные идеи. Иногда, когда он сочинял музыку и что-то у него не получалось, он начинал делать ремонт, перестановку мебели и генеральную уборку. Однажды перекрасил всю кухонную мебель в оранжевый цвет. Это было, когда он писал песни для своего третьего альбома. Очень быстрые, энергичные. Я бы даже сказала, радостные. Тогда он любил яркие цвета. Даже брюки носил оранжевые…
Что касается этой кухни, то мы с мамой ненавидели ее всем сердцем. А несколько лет назад мы засучили рукава и за выходные придали всему приятный глазу белый цвет, после чего наконец успокоились. И только когда мама стала чаще бывать в больнице, чем дома, я перестала там хорошо себя чувствовать. Я не могла найти себе места. Почти каждую ночь
