7 октября - Александр Викторович Иличевский

на которых ставились коллаборационные эксперименты по коррекции генетических заболеваний с помощью радиоактивного излучения. Работая в госпитале, Джош добился явных успехов, и, когда правление «Хадассы» вошло в конфликт с Жаннет Лапид – тогдашним руководителем команды медицинских физиков, устроивших по ее инициативе саботаж на ровном месте (как это обычно водится в Израиле, знаменитом своей гремучей смесью звериного капитализма и социалистической наглости), – единственным человеком, который не отказался от работы, был Джош. Какое-то время он в одиночку круглосуточно тянул все отделение и вскоре стал новым главным физиком госпиталя, после чего начал собирать свою команду. А поскольку в стране не существует образовательных программ, которые на выходе обеспечивали бы студентам специальность медицинского физика, он испытывал трудности с набором персонала. К тому же едва ли не все профессиональное сообщество объявило ему бойкот: никто не желал с ним работать. В силу этого Джош вынужден был брать людей со стороны: ему нужны были сильно мотивированные физики. И Глухов после развода оказался в его распоряжении (Иван давно понял, что все главное в жизни происходит помимо его воли): друзья его друзей (с Атлантического побережья США, Marblehead) сарафанным радио озаботились, чтобы он не остался не у дел после такой семейной передряги. И Джош не прогадал: в первый же год отделение принесло госпиталю на четверть больше доходов, что утвердило Джоша (и Глухова) на новом месте в глазах высшего менеджмента больницы. Джош подражал бульдозеру: двигался напролом и, нарвавшись на мину, вздрагивал и пережидал, оглушенный, но невредимый, чтобы ломиться дальше, освобождая проход для основных сил. Для Ивана в том числе. За три года он расширил и перестроил отделение радиотерапии благодаря вгрызанию в ложе скалы, в недрах которой находились нижние этажи госпиталя, купил и откалибровал два новых ускорителя, в том числе и новомодный Ethos с искусственным интеллектом. Джош был выраженным сангвиником с неспокойной психикой и скандальной несдержанностью, которую, впрочем, начальство склонно было ему прощать. Как и Глухов, будучи религиозным сионистом, Джош принимал участие в ежедневной минхе – молитвенном собрании, которое устраивал заведующий отделением профессор Арон Поповицер, непременно приглашая всех физиков, Глухова в том числе.

Джош Фердман оказался, как никто другой, способен принять вызов. Не прошло и пяти лет, как он чуть ли не перевыполнил свои обязательства. Самым впечатляющим его успехом, о котором больше всего говорили и в прессе, и в самом госпитале, стало эффективное оздоровление и выстраивание всей логической цепочки лечения. Глухов еще помнил, как когда-то приходилось искать по всему отделению папку с историей болезни, бегать за врачами, чтобы внести и верифицировать те или иные изменения в прескрипции, – сейчас же все делалось с помощью системы заданий и рекомендаций, представленных в электронном виде. Это стало настоящим прорывом в деятельности отделения. Во всей стране не было такого продвинутого оборудования, как в «Хадассе»: новенький Ethos был установлен в Европе только в семи городах.

– Где это? – спросил Глухов, показывая на фотку.

– Дахаб.

– А я так и не был на Синае.

– Много потерял.

– Сейчас уже и не поедешь.

– О «сейчас» нет и речи.

По-видимому, Джош давно не всматривался в эту фотографию. Он взял ее в руки, повертел и поставил обратно. И снова принялся говорить о Varian, а Глухов продолжил думать, не сказать ли о своих планах. Джош его поймет, но из осторожности обеспокоится и встанет на рога…

Джош действовал по принципу «под лежачий камень вода не течет». Сколько в этом было театра, не так важно, потому что результат имелся, а победителей не судят – или судят, но позже. Иными словами, Джош Фердман рвался по карьерной лестнице вверх: ему уже не хватало положения главного физика госпиталя, и намерения его состояли в том, чтобы продвинуться в эшелоны управления больницей. Какой должностью это могло быть, остается только догадываться, но, вне всякого сомнения, две трети обязанностей заведующего отделением выполнялись именно им, и никем другим, при том что зарплата, хотя и была хорошей, не могла сравниться с заработками завотделением радиотерапии доктора Шимона Лапида (владельца одной виллы в Иерусалиме и другой – в Монпелье), мужа той самой Жаннет, которая некогда наскандалила в начале взлета Джоша Фердмана, что, впрочем, стало пороховым зарядом в стволе его продвижения.

Глухов эти перипетии наблюдал со стороны, подобно тому как дети со слабым вестибулярным аппаратом вынуждены с завистью смотреть в луна-парке на аттракционы, связанные с кручением, переворачиванием и другими центробежными пытками.

Вообще, при всей своей внешней включенности в различные аспекты функционирования радиотерапевтического отделения Глухов находился в выгодном для себя положении, потому что многое, что произносилось на иврите, с легкостью проходило мимо его ушей из-за слабых знаний бытового (но не технического) языка, которые он не форсировал, чтобы не замутнять сознание. Он уже не был в том возрасте, когда новые слова производят новые мысли. Новизна в его случае обеспечивалась отстраненностью, вынесенностью точки зрения за пределы событийного (и карьерного в том числе) ринга. Ему не только нравилось находиться над схваткой, но он получал от этого и пользу, поскольку существенная часть сознания оказывалась на открытом пространстве и становилась еще одним органом восприятия. Такова была его личная эволюционная особенность. Этот дополнительный орган напоминал ему глаз, который, согласно замечанию Паскаля, являл собой часть мозга, предоставленную воздуху.

Окончательно Глухов подружился с Джошем, когда оба оказались на конференции по радиологии в Барселоне. В Испании они должны были пробыть неделю, и уже в самолете стало понятно, что начальник – нормальный мужик. Летели они из скромности дешевой израильской авиакомпанией Arkia. Самолет был настолько древним, что годился в экспонаты музея авиации. В нем тряслось, скрипело и стучало почти все – начиная с обшивки и крышек багажных отделений, продолжая крыльями и заканчивая челюстями пассажиров. Неспокойная погода в тропосфере преследовала их в течение всех шести часов полета. После сорока минут ужаса, поняв, что тряска будет вечной, они переглянулись и Джош достал бутыль восемнадцатилетнего Talisker, купленного в дьюти-фри аэропорта «Бен-Гурион». Именно тогда Глухов впервые почувствовал симпатию к начальнику. Когда самолет после болтанки в низких облаках громыхнулся о полосу, подскочил и снова шарахнулся оземь, Джош посмотрел на Ивана и сказал: «Надо было взять с собой памперсы. И я взял! У тещи…»

Глухов в те времена пытался избавиться от венлафаксина, постепенно снижал и снижал дозу и отказался совсем, но на третий день, проведенный по-сухому, его в Барселоне накрыло. Джош сразу сообразил, в чем дело, и помогал как мог: нянчился с ним – и они вместе решили не сдаваться в больничку, хотя где-то все же надо было взять транки. Сначала Глухов пытался справиться в одиночку.