Фокус - Мария Михайловна Степанова
М. заторопилась – да-да, конечно, – и повернулась к продавщице: и еще один такой же сэндвич. Нет, сказал бездомный. Я хочу чизкейк, чиз-кейк, повторил он очень отчетливо, вот этот вот. Тогда чизкейк, вот этот вот, повторила она за ним и тоже потыкала пальцем в стеклянную витрину. Женщина за прилавком заломила брови, но послушно сложила в бумажный мешок кусок пирога и несколько салфеток. Вот, пожалуйста, сказала М. заискивающе и потянулась за своим кофе. Человек в дождевике уже удалялся, роясь в пакете на ходу, и М. подумала, что надо было бы и кофе ему купить, запить-то еду нечем, но додумать до конца не успела – перед ней стоял теперь другой человек, похожий на предыдущего не возрастом и не лицом, но ощущением полной безнадежности, которое исходило от него, сильное, как запах. Он был во что-то обут и одет и держал под локтем цветастую тряпку вроде шторы, на которой, видимо, спал до этого, ее грязный край волочился по бетону. Он на нее смотрел, но как-то странно, найдя точку между ее бровями, так что взгляд поймать не получалось. Поесть мне купи, сказал он с той же интонацией, словно их учили, как и что говорить, чтобы сработало. М. что-то забормотала, сунула ему в руки мешочек с сэндвичем и быстро пошла, не оглядываясь, к выходу из вокзального здания.
На улице правая рука сама вспомнила, что держит стаканчик с кофе, и подняла его ко рту. М. стала его прихлебывать, щурясь от солнца и придерживая левой свой чемоданчик. Люди шли туда и сюда, желтые такси отблескивали, голубь расклевывал обломок батона. М. подышала и проверила почту в телефоне: фестивальные люди ей пока ничего не ответили, надо было что-то с собой делать, и она без особого раздумья пошла вперед и налево, от вокзала, мимо площади с парковкой, трамвайной остановки, забегаловки, имевшей отчетливо привокзальный вид, как и всё вокруг. В городе Г. она никого не знала и не очень представляла себе, чем сейчас займется. Если бы не чемодан, трещавший по гравию всеми четырьмя колесами, она, возможно, могла бы пойти в музей, но идея эта сразу показалась ей нелепой и почему-то опасной. Надо было найти кафе и осесть там, подождать ответа, съесть чего, наконец. Вместо этого она остановилась и снова уткнулась в телефон, открыла еще раз пустой ящик с сообщениями, потом зашла на сайт с авиабилетами и проверила, не летает ли что-то отсюда туда, куда ей надо было попасть сегодня вечером. Рейсов не было. Стояла она, оказалось, на углу, и только что зажегся зеленый свет. Писательница М. перешла улицу и стала смотреть по сторонам.
Заведения здесь были в изобилии, турецкое, пивное, пиццерия, все в равной степени неприветливые и, видимо, поэтому пустовавшие, так что не поймешь, работает ли, нет ли. Возможно, они оживлялись к вечеру, а сейчас только примеривались к проходящим, а те торопились на поезд или с поезда и шли мимо. К турецкому кафе прилагались два-три уличных столика с пепельницами, достоинство для тех, кто хочет сесть на солнышке и закрыть глаза. Дверь была открыта, кафельный пол протерт. В стеклянной витрине, где выставляют еду, ничего не было, готовить еще не начинали. Только поодаль, на пластиковом подносе, стояло блюдо с плоскими лепешками, длинными и овальными, как озера. М. вдруг поняла, что ужасно устала. Мне, пожалуйста, чаю, чашку чаю, сказала она с интонацией давешнего бездомного. И вот это еще, – и она ткнула пальцем в верхнюю лепешку, не зная, как ее назвать.
Это был, как выяснилось, борек, бё-рек, и его для нее порезали на шесть крупных ломтей, надо было съесть. Голод ушел куда-то на дно, и пища, полутеплая, с солоноватым слезным вкусом, не лезла в горло. Зато чай был горячий, кирпичного щедрого цвета, и она допила первую чашку и попросила еще. Почему она сидит не на улице, как собиралась, а в помещении, поделенном на множество открытых кабинок, она не вполне понимала. Кроме нее, здесь было всего два посетителя: старик с щетинистыми усами, сидевший у стенки в глубине зала, и кто-то еще с газетой, тоже в дальнем углу. М. проверила почту, почты не было.
Странно, как давно она не оказывалась в чужом городе без дела и без планов, не имея никакого представления о том, зачем она здесь и что бы стоило предпринять, – может быть, никогда. М. имела неприятную привычку изучать дотошно, чем славится такое-то место, задолго до того, как путешествие начиналось. В старые времена, когда она собиралась куда-то отправиться, она сравнивала путеводители, выбирала необходимое, составляла списки и потом переходила с места на место с радостным предвкушением, которое всегда почти оправдывало себя, потому как, действительно, что могло этому помешать – не сбежит же египетский обелиск с насиженного столетиями пятачка, пытаясь ускользнуть от встречи с писательницей. Можно было сказать, конечно, что таким образом она лишала себя удовольствия от всего не занесенного в план, от случайных событий и нежданных поворотов, но именно эти штуки она ценила невысоко. Что ей нравилось – это надежное движение от обещания к исполнению, не предусматривавшее возможности передумать и захотеть чего-нибудь совершенно другого, в путеводителе не указанного. Ситуации, в которой она не будет хотеть вовсе ничего, М. до поры не предвидела и даже теперь, в своей новой жизни, пыталась расположить вдоль собственной траектории что-то вроде пасхальных яиц, которые здесь прячут по кустам, чтобы дети искали их и находили: концерт, который состоится месяца через четыре, посещение музея в незнакомом городе, – хотя мысль о музеях и прочих достопримечательностях вызвала у нее почему-то сейчас отчетливую тошноту.
Но здесь, где она не собиралась задерживаться больше чем на восемнадцать минут, она ощущала растерянность, какая возникает там, где тебя никто не ждал, а ты все не уходишь. Скорее всего, ей следовало бы расплатиться, вернуть себя на вокзал и отправиться восвояси. До дома у озера она добралась бы часа за два, два
