Фокус - Мария Михайловна Степанова
Фестивальные люди из соседней страны не забыли о ней, ее все еще ждали, и мероприятие, назначенное на вечер, оставалось неотменимым. Предложение было такое: надо сесть на ближайшую электричку, нескорый местный поезд, делающий остановки на каждой маленькой станции, и тихим ходом добраться до приграничного города Ф., где писательницу будет ждать машина. Вы ведь сможете взять билет, беспокоились на том конце провода, лишний раз подтверждая ее новый статус – то ли младенца, то ли лунатика, не вполне умеющего о себе позаботиться и нуждающегося в особом, кропотливом внимании. М. заверила, что она на это способна. Электричка уходила через сорок минут.
Теперь, когда все разрешилось и покосившиеся планы были восстановлены в правах, она с сожалением вспомнила о возможностях, помаячивших в воздухе и рассосавшихся. Сюжет с украденным чемоданом и полицейским протоколом был бы все-таки избыточным, хотя отчаяние и суматоха, которые он обещал, почему-то казались ей привлекательными. Мысль же о том, что она могла найти в этом городе, случайно возникшем вокруг, отель подешевле и немедленно лечь на застеленную кровать, не снимая даже обуви, как тот попутчик в вагоне, вызывала смутную тоску. Там были бы четыре стены, анонимный куб воздуха промеж ними, узкое зеркало, кофеварка, если повезет, и помимо паспорта, который пришлось бы предъявить при регистрации, никто ничего от М. бы не желал и ничем не интересовался. Можно было бы, подумала она со смешком, и в музей сходить.
6
В музей, в музей, бормотала она, пока с преувеличенной бодростью возвращалась откуда пришла: наземный переход, пивная, вокзальная площадь с припаркованными машинами, голубь у мусорного бака, толпа на перроне и поезд, прозрачный и двухэтажный, точно такой, какой стоял на этом пути несколько часов назад, или даже тот самый. Там уже было полно народу, яблоку негде упасть, как говорили в таких случаях на ее родном языке, гибком, выворотном, почти всемогущем, но вызывавшем у нее теперь недоверие: кто знает, что говорили на нем в эту секунду ее соотечественники, отправившиеся воевать в соседнюю страну, и кого и как в эту самую секунду убивали. Она все еще была убеждена, что дело было именно в звере, а люди просто слишком долго пробыли в воздухе, отравленном его дыханием, и постепенно ему уподобились или, проще говоря, озверели. С языком, который был гораздо старше зверя, все было сложней – но и он вдруг покрылся подозрительной слизью, бугрился гноящимися наростами, в нем появились слова располога, мочканули и мирняк, он как будто одичал и не узнавал своих домашних. М. и самой не хотелось бы сейчас к нему прикасаться, она выжидала.
На втором этаже было попросторней, нашлось место у окошка. Поезд покатил, подростки в скаутской форме и тяжелых ботинках расположились в предбаннике, прямо на ступеньках, и уже играли в неизвестную ей игру, раскладывая в сложном порядке раскрашенные глянцевитые карточки. Пассажирам, которые всё еще шли по вагонам, приходилось через весь этот пасьянс переступать, но это их, казалось, не смущало, и некоторые даже обменивались с детьми короткими репликами, видимо, их подбадривая. М. вытянула ноги и попробовала заснуть, но сон не шел, она продолжала сознавать и соображать, только делала это в полутемном тоннеле, который уже хорошо знала, и старалась в нем не задерживаться: то, что происходило в такие моменты у нее в голове, походило бы на полет, если бы не было падением, будто под ногами внезапно не оказалось земли и было неясно, появится ли она и когда. М. открыла глаза и на всякий случай покрепче уперлась подошвами в вагонный пол.
Ощущение постоянного падения – словно то ли ты прозрачная, то ли предметы и люди вокруг тебя, и ты проваливаешься сквозь них все глубже и глубже, не переставая улыбаться и извиняться, – стало для нее теперь если не привычным, то естественным, и ей стоило труда вспомнить, что когда-то было по-другому. Возможно, следовало это движение как-то остановить, обрести, как говорится, почву под ногами, но трудно было думать об этом всерьез, тем более что откуда ей, почве, было бы здесь взяться. Человек совершенно утратил контроль над своей биографией, сказал много лет назад о ком-то ее любовник, а она тогда хмыкнула в ответ в том смысле, что да, надо держать свою биографию в руках и не давать ей вывернуться и начать чудить.
Там, где она теперь жила, было, как мы уже знаем, озеро, а над озером, на мосту, лежали спинами друг к другу большие каменные человекозвери. Про сфинксов известны доподлинно, в общем-то, две вещи: что они всю жизнь напролет разгадывают в уме всевозможные загадки, и еще то, что, если не умеешь им в этом помочь, звериная натура побеждает и они съедают собеседника живьем, как кошка мышку. Но ни в чем таком нельзя было их заподозрить, глядя в эти прекрасные каменные лица, обращенные к М. с выражением грустного достоинства и даже нежности, бог весть куда и на кого направленной. Волосы их были увиты лентами, груди обнажены, причем у одной соски были обведены водостойкой краской, левый белой, а правый синей. Каменные животные и не пытались скрыть своей зверской природы, хвосты были голые, мускулистые, с кисточкой на конце, а руки от кистей и выше покрыты жесткой неприглядной шерстью. Та собака, о которой мечтала писательница, безусловно, облаяла бы их с первого взгляда, потому что их двойная сущность внушила бы ей подозрение в том, что они, тихие на вид, способны на что угодно. Но, возможно, именно поэтому у М. не было собаки – она и сама не была больше уверена в собственной однородности: и слова, и мысли, и, кто знает, поступки могли ее в любую минуту подвести, и она проявила бы собственную чудовищную суть. В конце концов, думала она, несмотря на годы, проведенные в брезгливой ненависти к зверю, она жила с ним сколько себя помнила, то ли в одной клетке, то ли у него в брюхе, как Иона во чреве китовом, и почти не
