Маленький журавль из мертвой деревни - Гэлин Янь
Лысые поля на глазах густо белели. Так повозка семьи Чжан ползла по дороге среди снежного ноября 1945 года. Потом люди говорили, что первый снег в том году выпал поздно, зато снегопад был лютый, на зависть. Все хорошо запомнили тот год и в рассказах детям каждую мелочь превращали в предвестие, в знак того, что японские гады сдадутся. В знак того, что гады сбегут, бросив толпу горемычных, сиротливых гадин с гаденышами. Даже Чжанам казалось, что эта дорога им что-то пророчит — снег в один миг скрыл под собой колею. По правде, метель удружила девушкам в мешках: духу не хватало смотреть, как кули на помосте покрывает снег, и люди быстро их раскупили. Девушка в мешке Чжанов тоже почувствовала, как свирепа метель и тяжела дорога. Правда, она пока не знала, что отцы здешних жителей так и приехали в Маньчжурию из-за Великой стены — на телеге, запряженной мулом. В те времена на север перебирались все, кто не мог свести концы с концами. Когда-то и родители гадины в мешке, спасаясь от нищеты, отправились на запад, перешли границу и захватили земли, вспаханные отцами местных крестьян. И земли эти, звавшиеся Гуаньдуном или Маньчжурией, стали узенькой тропкой, на которой встретились два врага.
Старуха беспокойно глянула на неподвижный мешок, спросила сына, есть ли у него халат под стеганкой. Эрхай сказал, что нет. Старуха замолчала. Она думала велеть Эрхаю снять стеганку и укрыть мешок, но морозить сына не хотелось. Эрхай хлестнул мула, тот зарысил, а парень побежал рядом. Он понял, о чем думала мать.
Дом семьи Чжан был соединен со зданием железнодорожной станции. Зал ожидания вместе с кассой занимал места не больше, чем шесть квадратных столов, составленных рядом, а боковая дверь вела прямо на кухню Чжанов: как растопят котел — греется и дом, и зал ожидания. Через стену от кухни стоял хлев, там же хранили уголь и дрова. Стащив мешок с телеги, Эрхай вынес его на середину дворика. С неба так сыпало, что парень поморщился, зажмурил верблюжьи глаза с длинными, белыми от снега ресницами.
Мать закричала: «Почему мешок сразу в дом не отнес, зачем бросил в снег?!»
Эрхай поднял куль, затащил его в главную комнату. Он прикинул, что в мешке явно меньше шестидесяти цзиней. Разве дождешься от охранных чего хорошего? Надули почти на два даяна. Войдя в комнату, он сразу почуял неладное, бросил мешок, выскочил обратно во двор, побежал в западный флигель. Там было пусто. Сяохуань ушла. Сундуки можно не открывать, и так понятно, что жена собрала зимнюю одежду и сбежала к родителям. Эрхай подумал: и поделом, пусть мать с отцом увидят, какая это глупая затея. Выдумали купить япошку, чтоб она вместо Сяохуань детей рожала, да ведь Сяохуань не нарочно родить не может.
Тут мать позвала из главной комнаты:
— Эрхай! А, Эрхай!
Он сидел на кане[16], уже трубку докуривал, когда старуха прижала лицо к окну и постучала пальцем.
— Идите сюда! — она-то просто светилась от радости.
Эрхай ее будто не слышал. Тогда мать толкнула дверь во флигель. Старуха давно привыкла, что сын ей не отвечает, но. заглянув в комнату, тоже поняла, что дело дрянь. Сколько раз они с отцом объясняли невестке: купим япошку, родит нам ребенка, как родит — тут же ее и выгоним.
— На днях вместе съездим к Сяохуань, я хорошенько с ней потолкую, уговорю вернуться. — пообещала мать. — А ты пока развяжи мешок, выпусти человека.
Эрхай смерил мать взглядом из-под прикрытых век. медленно поднялся, буркнул:
— А вы с отцом чего? Не знаете, как мешок развязывается?
— Так не нам же с ней детей приживать. — примирительно ответила старуха. Она хорошо знала сына — на словах он не очень-то почитал родителей, но делал всегда так, как они велят, вот и сейчас: ворчит, но уже встал и пошел следом за матерью. С самого детства Эрхая не было такого, чтобы он согласился с родителями. а сделал по-своему. Так и с покупкой япошки для продолжения рода Чжан: Эрхай все дерзил да перечил, но поступал, как ему велят.
Эрхай с матерью прошли сквозь двор, густо усыпанный снегом, заглянули в дом. Отец был на станции: в два часа проходил товарный поезд, старик пошел семафорить.
В главной комнате было хорошо натоплено: мать подсыпала угля в котел, жар пошел по дымоходу в кан. Фигурка в мешке сжалась в комочек, не шелохнется. Эрхай понимал: мать позвала его развязать мешок еще и для того, чтобы он «снял покрывало с невесты». К тому же старуха не смела сама притронуться к мешку — кто знает, что оттуда выскочит. Япошки сдались, но как ни крути, люди все равно их боялись. Не говоря уж о том, что они были беспощадными извергами, захватчиками, истреблявшими все живое, так ведь и просто чужеземец — это еще как страшно. Эрхай услышал, что его сердце тоже стучит, словно барабан.
В мешке, обхватив руками колени, сидел крошечный человечек. Эрхай с матерью так и застыли на месте, глядя на него. Голова человечка была острижена под ежик в цунь[17] длиной, по волосам пленника можно было принять за брата Эрхая. Шейка тоненькая, в обхват ладони, все лицо в струпьях грязи. Мать увидела, что одет человечек в короткие штанишки, едва до колен, ноги измазаны в подсохшей крови. Пленник взглянул на старуху, и у той сердце сжалось, руки-ноги сделались ватными. Она велела Эрхаю:
— Ну чего ты, скажи ей, чтоб вставала!
Эрхай застыл на месте, во все глаза глядя на человечка в мешке.
— Эрхай, скорей вели ей, чтоб вставала!
Парень приказал скрюченному человечку:
— Вставай! — его взяла досада на мать. — Смотри, что вы с отцом наделали! Еще поди угадай, оклемается она или нет!
Как раз об этом-то мать и беспокоилась. А ну как в их доме умрет япошка, что тогда будет? И не в убытке дело, а что они людям скажут?
Мать подняла руки, сама еще не зная, что будет делать. Набралась храбрости и схватила человечка за предплечья. Она уже приготовила себя к тому, что япошка — на семь частей бес, а на три части человек, но когда тронула этого беса, мурашки побежали по коже: вместо рук
