Остров Укенор - Анна Удьярова
Впрочем, лучше по порядку, пока сознание моё ещё послушно глазам.
Если оглядеться, то можно понять, что я сижу в комнате. В своей детской комнате. С полками пыльных книг, короткой тахтой и бесценными сокровищами с помойки. Даже запах тот же самый: пыли и фруктовой жвачки – такой, в жёлтых фантиках с машинками-наклейками.
И вот в чём странность: на самом деле я уже умер.
Но опять забегаю вперёд… теперь это письмо – мой мир, и надо хотя бы здесь соблюдать видимость порядка.
Не знаю, кто, какой цезарь и за какие грехи меня сюда сослал, но это ужасно остроумно! Если отвлечься. Если бы это был не я. Нет, правда: отправить того, кто привык повелевать мирами, сидеть в своей детской комнате и ждать, пока родители соизволят сменить гнев на милость (и гадать: а вдруг родители вообще про тебя забыли?).
В моей голове до сих пор звучит это недовольное: «Иди в свою комнату!» А ещё вот: «Посиди подумай». Слышали вы такое в детстве? Признаться, я сам иногда говорил так Унимо, моему сыну. О, это наивное высокомерие! Подумай! Пойми, какой замечательный, интеллигентный отец тебе достался: не бьёт тебя, не кричит, а всего лишь просит подумать и не мешать взрослым. Разве это так сложно – вести себя удобно?
Теперь вот я сам сижу и пытаюсь «подумать». И ничего-то у меня не выходит.
Ещё немного условий задачи. У меня есть тело, но никаких потребностей, свойственных живому человеку. Чувствую лёгкость, как в детстве, когда почти не замечаешь, где заканчивается твоя рука и начинается крепко сжатый – так, что горькая белая кровь пачкает пальцы, – в маленьком кулаке одуванчик.
Весь мир стал теперь для меня «своей комнатой». Ребусом. Кубиком, Окло-Ко его обними, Рубика. Я чувствую, что должен разгадать эту загадку. Хотя иногда прихожу в отчаяние от мысли, что никакой загадки нет, я просто оставлен, забыт здесь, один, беспомощный, в этой пытке осознающей себя пыли, как что-то простое и понятное. А можно ли больше унизить человека, чем отказав ему в сложности? Как в том рассказе про ночь перед решающим экзаменом, когда студенты ужасно переживают – и весь день и всю ночь катаются на трамвае, ходят в театр и пьют вино. А потом оказывается, что дипломы им выдадут просто так – потому что это уже совсем не важно, на город всё равно надвигается эпидемия, все обречены…
Но я не жалуюсь: во всяком случае, не банька с пауками. Не колодец и маятник. И даже не Чёрная Храмина. А всего лишь детская комната. Вокруг – всё моё, до последнего найденного на улице солдатика-дезертира.
В тумбочке я обнаружил бесконечный склад видеокассет: как только берёшь одну, вместо неё сразу появляется другая. Сейчас таких уже нет – тоже привет из моего детства (такие чёрные кирпичи, деловито мотающие хрупкую хрустящую, как листы нори, плёнку). На них белые наклейки, на которых красным маркером неаккуратно написаны цифры. От одного и – мне пока не удаётся сосчитать, до какого числа. Из чистого упрямства я взял номер шесть и включил. Видеомагнитофон с довольным урчанием проглотил кассету, пожевал её, а потом выплюнул на экран изображение. Такое, как в моём детстве: зернистое, приглушённое, приятное для взгляда.
О, да, это была моя жизнь. Порезанная на куски, превращённая в плёнку бездарного фильма. И – да, они меня перехитрили: знали, что я из упрямства не буду смотреть по порядку, по хронологии, повинуясь всесилию времени. И записывали они не по порядку.
Когда-то я действительно подумал о том, что было бы забавно снимать на камеру всю жизнь человека, а потом, в аду, заставить его пересматривать. И более скучного фильма никто не мог бы придумать. Чудо жизни. Уникальный сюжет. Красочные декорации.
Конечно, я выключил магнитофон. Достал кассету и бросил её об стену. А потом валялся на кровати, на короткой теперь тахте с Микки Маусом. Чёрно-белый мышонок отчаянно улыбался мне, перекошенный сбившейся простынёй…
Я жду, что умру по-настоящему.
Но смерть не приходит. Она стоит за дверью и прислушивается. Не звонит в звонок, только посмеивается в сморщенный кулачок. Когда она заглядывает в замочную скважину, я дёргаю неподатливую дверь, кричу: «Откройте! Ну откройте!» – и слушаю, как за дверью она играет куриной лапкой. Царапает гнилое дерево. Осторожно стучит. А потом – и это хуже всего – начинает хныкать и детским голосом просить впустить её.
Но дверь всегда закрыта кем-то снаружи.
Кем-то, у кого есть ключи.
Звук видеокассеты в магнитофоне.
– Унимо, иди в свою комнату, – Астиан устало посмотрел на сына. – Пожалуйста.
Серые в чёрную крапинку глаза были тусклыми от страха. Как речные камушки в пасмурный день.
– Я хочу к маме. Можно я подожду маму? – таким голосом спрашивают, зная ответ.
И Астиан разозлился:
– Нет. Уже поздно. Завтра пойдёшь к маме.
Титры: «Нимо уже знал, что «завтра» – это то, как взрослые называют «никогда». А «никогда» – это то, с чем ему не справиться».
Нимо заплакал.
Титры: «Понимая, что это разозлит отца ещё больше».
Астиан молча взял сына за руку, отвёл его в комнату и закрыл дверь. Затем спустился вниз по крутой деревянной лестнице, зачем-то стараясь не скрипеть, огляделся и осторожно сел в кресло.
Она вернулась через час. Медленно, стараясь не шуметь, сняла туфли и на цыпочках стала пробираться через комнату – но тут заметила мужа и беззвучно рассмеялась. Он ответил кривой полуулыбкой.
Титры: «– У меня был знакомый птицевед, который подкармливал птиц в парке зимой. А потом увлёкся философией.
– И что?
– Ничего. Перестал подкармливать птиц.
– А у меня в детстве у меня был целый план по спасению Спасителя.
Сосед Астиана по залитой закатным светлым элем веранде ухмыльнулся. Вокруг был уютный приморский городок с домиками из лего, и не верилось, что где-то там бушевала настоящая жизнь.
– Да, мне казалось диким, что никто даже не попытался этого сделать. Просто так взять и сдать своего Бога толпе невежественных, глупых, злобных, трусливых, самодовольных палачей. И я придумал план. У меня всё было расписано по минутам.
– И что бы ты стал делать после?
– Об этом я не думал.
– А ещё раньше, в школе, мы, конечно, мечтали спасти Пушкина.
– Забавно. А мы Ван Гога.
– Это было бы несколько сложней.
Они помолчали.
– Знаешь, странно, что ты не остался там, где каждый выдумывает что-нибудь такое, прячет в рукаве план спасения мира. А потом вдруг избивает свою жену.
Астиан долго молчал.
– Мы так привыкли. С детства. В школе нам говорили постучать себе по голове. Но стучать по голове соседа – удобнее.
Собеседник Астиана пожал плечами, вздохнул и отправился за вином».
– Нимо
