Михаил Липскеров - Элохим, о Элохим
(По слухам через годы на этом месте вырос пятизвездочный отель, несколько вычурно названный "В тени бесплодной смоковницы").
А пока Мовшович с шестью обретенными учениками улеглись спать в доме Хозяина бесплодной смоковницы, предтечи пятизвездного теля. Во сне Мовшовичу явился Господь и приказал утром двигаться к францисканскому монастырю, где он получит еще четырех учеников. А там, до положенных по канону двенадцати рукой подать.
8 И вот поутру, проснувшись, все кодло двинулось к францисканскому монастырю. Приближаясь к нему, они увидели толпу, состоящую из людей разных времен и национальностей. Перед воротами в монастырь был выстроен помост. На помосте стоял стол, покрытый зеленым сукном, за которым сидели Раввин, Францисканец и Мулла. Перед ними на табуретке с гордо поднятой головой, закинув одна на другую скованные ноги, сидел человек в набедренной повязке. Когда он менял ногу, кандалы мелодично и печально позванивали. В глазах его были покой и обреченность. Точнее говоря, это был покой обреченности. Но, судя по тем же глазам, это его нисколько не удручало. Наоборот, как показалось Мовшовичу, покой обреченности он принимал за обреченность на покой. И вот почему. Троица священнослужителей Господа судила его за тройную измену. Будучи иудеем, он принял христианство, потом ислам, а затем снова вернулся в иудаизм. Таким образом каждый священнослужитель судил его за измену своей религии. А поскольку статья УК был одна, процесс тоже объединили в один. И вот этот измучившийся в поисках пути к Господу человек, сидел перед своими судьями и покойно ждал смерти, как избавления от мучений поиска. Уже три палача, один в кипе, второй - в скуфейке, третий - в чалме деловито раскладывали дрова перед столбом. Ибо вина, точнее, вины преступника были столь очевидны, что иного пути исправления, кроме ауто-да-фе, никто не видел. Как будто единственный и кратчайший путь к Господу лежит через трубу примитивного крематория.
И когда возбужденная толпа уже готова была восторженными воплями приветствовать справедливый, по ее мнению, приговор, вперед выступил Мовшович. В глазах его горел спокойный гнев, простертая вперед правая рука была тверда. Из пальцев вылетало невидимое пламя, опаляя жаром лица судей, но не сжигая. От звенящего голоса резонировали стены монастыря. Местами от них отлетали осколки камней и падали в толпу. Пугая, но не раня. Ветер сорвал с голов судей и палачей их религиозные головные уборы, и они (судьи) вмиг утратили свою значительность. Более того, слетевшая с них атрибутика, придала их лицам такую обыденность, такую среднеиудейскую, среднехристианскую и среднемусульманскую обыденность, что Мовшовичу на миг даже стало скучно. Но тут он подумал, что нет ничего страшнее суда обыденности над попыткой прорыва, и начал:
- По какому праву судите его? Вы! Кто сказал, что право у вас? Вы слуги Господа. Он - Его творение. Не слугам Божьим судить Божье творение. А только самому Богу. Ибо сказано в эпиграфе романа Льва Толстого "Воскресение": "Мне отмщение. Аз воздам". И нет сомнения, что эти слова действительно навеяны Толстому Господом. Кто из вас отвергнет сказанное? Господом! Для вас! Всех! И для каждого! Из вас! Кто сказал, что путь к Господу один. Господь в бесконечной мудрости своей проложил к себе бесконечное множество путей! Чтобы каждый! Каким бы путем он ни пошел! Пришел к Господу! И от свободной воли человека это произойдет! Рано или поздно! От свободной воли человека зависит выбор пути! И кто сказал, что человек должен идти только по одному пути? Кто из вас определил, что кратчайший путь один. Кто из вас решил, что человек не может менять пути? Если все ведут к Господу! Не ваше дело судить! Ваше дело - прощать! Ибо сущность каждой Церкви прощение! А не наказание! Поэтому во имя Господа, отпустите этого человека!.. И Мовшович умолк.
А в подтверждение этих слов снова затряслись стены монастыря. Снова в толпу полетели камни, никого не раня. Ветер сорвал с судей рясу, лапсердак и халат. В прах разлетелся помост. Без огня сгорели дрова. Столб, приготовленный для подсудимого, дал побеги, кандалы превратились в ржавчину. А с неба прогремел голос:
- Истинно говорит! Истинно!
И упала на колени толпа. И упал на колени Трижды изменивший. И упали на колени судьи его. И все четверо сказали Мовшовичу:
- Веди нас, Равви. Вручаем себя в руки твои. Ибо руки твои это - руки Господа. Как он только что нам сказал. Воля твоя - воля Господа!
Так Мовшович обрел еще четверых учеников, доведя число их до десяти. А мы их будем называть Трижды изменивший, Раввин, Францисканец и Мулла.
Меж тем, толпа стала расходиться. Частью довольная, частью - нет. При том, не то, чтобы одна часть была довольна, а другая недовольна. Нет. Толпа, как единый организм была наполовину довольна, наполовину недовольна вся. Целиком. Недовольна, что Трижды изменившего не сожгли. И довольна, что кой-какое зрелище ей все-таки показали. Древние израильтяне и арабы понесли эти события в свои домы, а некоторые иностранные туристы сняли сцены суда и несостоявшейся казни на фото и на видео. Правда, когда в своих странах они проявили пленки и прокрутили кассеты, то на фотографиях увидели различные танцевальные па Айседоры Дункан. А на видеокассетах - любительский порнофильм, снятый в шестой квартире четырнадцатого дома по Пятой Магистральной улице города Перми. Очевидно, Господь не хотел документальной фиксации своих действий и вставил на фото и видео первые пришедшие Ему в голову события. А почему Ему в голову пришли Айседора Дункан и пермское порно, мы сказать не можем. Потому что неисповедимы мысли Господни.
9 А потом Мовшовичу представился случай приобрести еще одного ученика. Но из этой затеи ничего не вышло.
После никак закончившегося ауто-да-фе к нему пришли монахи из бенедиктинского монастыря и предложили воскресить три дня назад скончавшегося отшельника Иоанна Дубовника. Этот Иоанн двадцать семь лет просидел на вершине дуба и питался тем, что гадили птицы. И все эти двадцать семь лет он только и делал, что молил Господа о собственном спасении. А тех, кто приходил к великому старцу за советом, остальные бенедиктинцы гнали прочь. Чтобы не отвлекали от спасения. Три раза в засушливые годы, когда корма в стране было мало, и птицам нечем было гадить, Дубовник от голода сваливался с дуба. Но монахи, чрезвычайно гордившиеся таким выдающимся святым, снова взволакивали его на вершину, привязывали и держали в таком состоянии до тех пор, пока какая-нибудь сердобольная птица не срала ему прямо в рот. Иоанн насыщался, его отвязывали, и он снова начинал молить Господа о своем спасении.
И вот, наконец, три дня назад он в последний раз свалился с дуба. Но не разбился. Потому что умер еще раньше. От старости, а не от голода. Такой вывод монахи сделали, обнаружив, что отшельник был с головы до ног птицами обосран. А может быть, и от голода. Может быть, отшельник решил добиться еще большей святости и вообще отказался от пищи. Даже птичьего помета.
Его, согласно правилам, похоронили на третий день, то есть вчера. Но весь монастырь настолько просмердел отшельником и птичьим пометом, что избавиться от запаха не было никакой возможности. Хотя монахи и открыли настежь все окна и двери, а ветры в эти сутки дули необычайные.
Возможно, монахи имели тайную надежду, что Мовшович, воскресив и забрав с собой обостранного, заберет с собой и вонь. Но Мовшович от воскресения отказался. Во-первых, ему совсем не улыбалось таскать за собой человека, которого нужно постоянно обеспечивать птичьим говном. Во-вторых, какой смысл у ученике, только и думающем о своем спасении, в молитве, а не в деле. А в-третьих, а скорее во-первых, Мовшович не получил на счет Иоанна Дубовника никаких указаний от Бога. Направно от втихаря посматривал на небо, напрасно он вслушивался в него, напрасно ожидал какого-либо толчка в голову или сердце. Ни хрена! Бог не давал о себе знать. И естественно, не давал знать о воскрешении Иоанна Дубовника. Но ничего этого Мовшович монахам не сказал. А сказал следующее:
- Братие, отцы вы мои святые, волки вы мои любимые, какой смысл воскрешать этого замечательного усопшего. Как вы сами видели, в последние дни он вообще прекратил питаться. А почему? - спрашиваю я вас...
- Действительно, почему? - в свою очередь спросили монахи у Мовшовича.
Ученики, зажав носы, тоже вопросительно глянули на Мовшовича.
- А вот почему? - судорожно глотая свежие порывы налетающего ветерка, объяснил Мовшович, - он скорее хотел придти к Господу. И, возможно, сейчас он уже рассказывает Ему, как он двадцать семь лет спасался и, наконец, спасся. И они вдвоем с Господом радуются его спасению. И наслаждаются этой восхитительной вонью. Так что, я думаю, воскрешение Иоанна Дубовника было бы противно его воле и Его воле.
И Мовшович поднял палец вверх. После этого вонь в монастыре стала совсем невыносимой. Возможно, Господь, забрав к себе Иоанна Дубовника, вонь оставил на земле.
