Марина Бонч-Осмоловская - Южный Крест
- Вот и хорошо, все потихоньку уладится. Одно есть маленькое дело, впрочем. Для того, чтобы нам соединиться в Австралии, нужно, конечно, свой дом купить. А первый взнос стоит немалых денег. Вопрос в том, как их достать. Вот и появилась идея: обменяться нам с вами.
- Как? Куда же обменяться? Я не очень понимаю.
- Поменяться нам с вами квартирами. Вы, к примеру, в нашу комнату переедете, а мы сюда. Вам ведь одной не много надо, и в городе интереснее: музеи, друзья и до филармонии близко - у вас абонемент?
- Лена, о чем вы! - прервала Ирина Александровна, в испуге глядя на невестку. - Как вы мне такое предлагаете!
- А что такого? - нервно вспыхнула Лена, чувствуя, что не все идет гладко, но подавила раздражение. - Родители должны подвинуться немножко, чтобы дать детям пожить.
Ирина Александровна медленно встала, задумчиво посмотрела на Лену глубоким взором, размышляя и колеблясь, затем прошла к плите, взяла чайник, наполнила его водой, но поставила не на плиту, а на подоконник.
- Так вот зачем я вам понадобилась. А я решила, что вы ко мне приехали... - тяжело поворачиваясь к невестке, выдавила она из себя дрожащим голосом.
- К вам, конечно, и только к вам, - бойко всполохнулась Лена. - Я понимаю, Ирина Александровна, дорогая, как это непросто - менять свое гнездо! - сказала она с большим убеждением. - Мы все расходы возьмем на себя, упаковать вещи поможем, так что вам переезд, в общем и целом, больших хлопот не доставит.
Ирина Александровна посмотрела на Лену из-под сильно прикрытых век, и ее красивая голова мелко затряслась.
- Мне казалось... лед разбился... а теперь, в первый раз вы приезжаете ко мне, и вот - какой цинизм!
- Я бы назвала это просто реальностью!
- Реальностью... - как эхо, в ужасе пробормотала Ирина Александровна.
- Бросьте - вы все понимаете! Или просто невыносимо отстали от жизни!
- Теперь, когда я теряю моих детей может быть навсегда, единственное, что вы нашли для меня в сердце - это с выгодой и вовремя использовать... все растеряннее лепетала Ирина Александровна.
- Только не надо драматизировать события! - воскликнула Лена в сильной досаде.
- Да понимаете ли вы, что я не выросла еще из этого дома. И вся моя семья - мы жили здесь, пока все не умерли... я осталась одна. - Ирина Александровна в отчаянии разглядывала легкие и красивые руки невестки.
- И теперь вы собираетесь сидеть на этом холме пепла и сторожить его? Лена пожала плечами. - Не лучше ли оставить переживания и пожить активной жизнью?!
- Вы - современная женщина. Даже очень...
Лена хмыкнула, но посмотрела на свекровь с нескрываемым удовольствием.
- Вероятно. Но если бы не я, моя семья давно бы рухнула. Вадик слишком тонкий человек, чтобы делать что-нибудь неприятное. Он всегда предложит мне заниматься делами, которые могут покоробить его чувствительную совесть.
- Может быть, - Ирина Александровна хотела улыбнуться, но лучше б она это не делала, - он считает это в чем-то аморальным.
- Э-э-э, нет! Я-то лучше знаю, что он считает, - с живостью и посмеиваясь сказала Лена. - Можете его не защищать - теперь этот номер уже не пройдет, дорогая Ирина Александровна!
- Как-то вы странно со мной разговариваете, Лена... - вполголоса и через силу проговорила та и почувствовала острое желание показать невестке на дверь, но многолетняя пустота мучительно одиноких лет разрушила ее гордость, научив осторожности, и она вновь ощутила свою окончательную зависимость от этого человека, в воле которого лишить ее последнего прибежища в борьбе с бездонными провалами одиночества. Нет, не покажет уже больше Ирина Александровна на дверь. Вмиг поняла Лена, что выиграла она и эту партию, как бы ни трепыхалась, ни приводила свои дурацкие доводы свекровь, а все-таки она сделает так, как от нее хотят. Так, как хочет Лена.
- Я смотрю на вещи без экивоков. Может быть, это иногда неприятно, но, по крайней мере, честно. Вы ведь не станете это отрицать? - медленно и не без гордости проговорила она.
- Я не ставлю под сомнение вашу честность, но уезжать отсюда не хочу, тихо, но твердо ответила Ирина Александровна.
- Ах, как вы несговорчивы! - лукаво и как будто злорадно улыбнулась невестка. - Прикиньте сами: вам эта комната совсем не нужна будет - мы вам приглашение пришлем, вы с нами поселитесь, понимаете? Все будет так, как вы хотите! Все для вас, для дорогой нашей Ирины Александровны! - Она подумала и упорно, с нажимом добавила: - С Диночкой будете вместе, неразлучно, вы же хотите, чтобы ребенок жил лучше, чем мы с вами?
- Вы, Лена, поезжайте домой, мне надо одной побыть... - Ирина Александровна производила впечатление вконец осыпавшегося остова.
- Уйду, не стану вас понапрасну задерживать, - Лена торопливо набросила пальто и уже в дверях крикнула: - Как надумаете, звоните, не стесняйтесь! и вышла вон.
Начавшись легким, свежим мартом - месяцем сияющего света - эти изматывающие переговоры тянулись весну и лето: убеждения, попреки и даже слезы. И, наконец, не выдержав урагана Лениной хватки, мама махнула на все рукой и согласилась. Бумаги оформили быстро, а вот переезд дался нам с трудом. Состояние мамы все последние недели было мучительно, переходящее от глубокой заторможенности к несвойственной ей истерической суетливости, от которой у нее непрерывно все сыпалось из рук и ускользало по волнам обтекавшего мертвого времени.
Все встало вокруг. Разрушение Дома, гибель старых вещей, игрушек, разборка сараюшки во дворе, всяких кладовок и чуланчиков довели нас с мамой до настоящей депрессии. Когда мы брались за это гибельное дело, мы не предполагали, чем это окажется в реальности. Отсчитывая жизнь вспять, по годам и весям, бредя к сердцу прошлого, увешанные кусочками карнавальных костюмов, школьных фотографий, любовных писем бабушки и дедушки, гербариев и дневников - всем этим невыносимым хламом, который выбросить нельзя, а куда девать - неизвестно, бредя к самому сердцу прошлого, дотрагиваясь до него с нежностью и тоской, мы умирали в печалях, теряя, обретая и навсегда отпуская нашу окончившуюся жизнь. Глубоководную реку памяти, лет, что прошли и не вернутся никогда, горячего дыхания прожитой жизни, тепла и магии оставшегося сзади, окруживших нас потоками и впитавшихся в нас золотой россыпью, мы отрывали от себя своими руками. И замешивая тонны своей жизни на слезах вечной разлуки, разбрасывали щедрыми пригоршнями вокруг - это последнее сокровище, это единственное и последнее сокровище нашей жизни.
Тогда я прошел, тогда я прошел этот путь и заглянул в свое сердце и в сердца своих близких, и содрогнулась моя душа.
И понял я, что мера жизни есть боль, а мера боли есть одиночество. И понял я, что останусь один под этим небом. Раны и слезы малых существ пропитали эту землю, горьким потоком вошли в стебли и травы, и цветы. Смотри туда, почаще смотри - наверх, вбери в глаза эту красоту, дыши ею, помня, что мера жизни - одиночество, и нет, и не будет другого конца.
Теперь, после того как мамин дом стал собственностью Лены, она возненавидела маму неугасимо.
- Ну... ты ведь, наверное, понимаешь, - сказала Лена перед отъездом, твоя мать всю жизнь относилась ко мне так презрительно, что у меня именно и был соблазн так поступить.
Глава 3
Еще рано, но мир уже раскален. Эвкалипт шевелит узкими листьями, отбрасывая томную и побледневшую от жары тень под свои ноги.
Еще немного понежиться в постельке, сейчас и кофе.
- Ма... ма!.. Где же ты?!
- Деточка проснулась. Выспалась ли, маленькая?
- Мамуля, кофейку бы лучше...
- Да, Светочка, сейчас.
"И правильно, так ему и надо. Ушла и мать увела. Он думает, он пригласил нас сюда, так ему все можно!"
Она подняла голову, прислушиваясь к себе. Ее светлые глаза потемнели, наливаясь тяжестью. Долго она смотрела в пустоту невидящим взором, и иногда странное выражение проскальзывало по ее лицу. Если бы мать увидела ее в эту минуту, то, наверное, была бы поражена глубоким несоответствием теперешнего большого внутреннего напряжения с ее всегдашним легкомысленно-безмятежным видом.
"Садись на самолет, - бормотала она, мрачнея, - здесь все будет. В Ригу позвонил..."
Не в силах больше лежать неподвижно, она села на постели, надела тапочки, машинально завела будильник и осталась сидеть в той же позе.
"Муж волнуется... как же - почти без ничего, долго ли пробуду да когда позвоню. Недолго, Стасик, недолго, папочку пол-жизни не видала..."
Внезапно в лице ее промелькнуло глубоко несчастное и беспомощное выражение. Она замерла, превозмогая себя, но не сдержалась, и неожиданно глаза ее наполнились медленными и полными слезами. Теплой ладошкой она с нежностью потрепала себя по щеке, улыбнулась, потрепала с другой стороны и взглянула на мать, появившуюся в дверях.
- Ты, мамуля, что Стасу по телефону сказала? Я тебе не велела с ним то да се обсуждать, нет меня и все, ушла и когда буду - неизвестно!
- И не буду, Светик. Но столько времени прошло... - Нина Ивановна, разглядывая дочку, проникновенно добавила: - Может, ты ему что-нибудь скажешь? Все-таки муж...
