Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
«Писала диссертацию, — сообщала Анна Федотовна, пробегая мимо с ярко-желтой курточкой, убила мужа топором», — добавляла она, спеша навстречу с номерком. «Десять лет, но вышла по амнистии», — как специально, этому конспекту сопутствовала милицейская шинель. «За участие в лагерной самодеятельности» (серый плащ). «Двое детей, но одного усыновили из детдома» (кожаная куртка). «Весной обычно в сумасшедшем доме» (еще один плащ, но с дырками на локтях). «Теперь докторскую». И, отдав очередной номерок, сказительница отправилась в закуток, к своему «Тещиному языку» и термосу с чаем из собственноручно собранных целебных травок.
Были и другие психи, тоже из числа легендарных, хотя, может быть, и не такие выразительные. Приходил Мужик С Бритвами — еще сравнительно молодой мужчина, в котором ничего, как в старинном анекдоте, не выдавало помешанного, кроме сложного узора из бритвенных лезвий, окаймлявших его, вероятно, безнадежно поврежденную голову. Не очень понятно, зачем он их носил (а спрашивать, конечно, было неловко) — то ли как эквивалент тернового венца, либо для того, чтобы отсекать, например, лишнее излучение, которое, целясь ему прямо в макушку, испускали с Лубянки. Случались и посетители, своим особенным видом как бы намекавшие на принадлежность к почтенной касте библиотечных блаженных, но при этом держали они себя достаточно корректно: здоровались, благодарили, да и вещи, которые они сдавали, были не слишком необыкновенными, может быть, чуть более затрепанные, чем у типичного московского жителя, но не более того. Завелся у Даши даже и собственный персональный сумасшедший — почтенного вида старичок из тех, что внутренний ум народа неизбежно нарекает профессорами («женщина вот за профессором занимала, а перед ним мальчик с дудочкой в руке»): сдавая в гардероб свое старорежимное пальто с воротником явно кошачьего вида, он всегда выбирал ее — и на третий день условного знакомства, прощаясь, вручил ей с внушительным видом тетрадку, веско добавив: «Вот почитайте. Особенно страницу восемь».
В тетрадке (которую Даша, никому не показав, унесла домой) содержался записанный старательным школьным почерком и почти без помарок фантастический рассказ про высадку инопланетян в австралийской пустыне — и кульминацией его служила сцена группового изнасилования аборигенами незадачливого пришельца при помощи бумерангов. Страница восемь, особенно рекомендуемая автором, ничем не отличалась от прочих: на ней вождь племени по имени Яйцо Ехидны пытался разговорить пленника, все восемь конечностей которого были связаны попарно — и, поскольку на звезде, откуда он прилетел (имя звезды тоже поминалось), была в ходу жестовая речь, тот поневоле безмолвствовал. Даша честно перечитала страницу дважды и так и не поняла, почему она должна была обратить внимание именно на нее — может быть, размышляла она, выгуливая своего пса Варгаса, автор намекал на то, как трудно двум одиноким людям найти общий язык? По этому поводу у нее как раз не было никаких иллюзий, но вступать с профессором в ученые беседы ей совсем не хотелось, так что при следующей встрече она ему молча тетрадку вернула, сопроводив это многозначительным кивком, каким могли бы обмениваться двое заговорщиков. Профессор просиял.
И вот на вторую неделю работы она освоилась уже настолько, что решила проделать обычный гардеробщицкий трюк, знак высшего профессионального пилотажа, который подсмотрела у своих коллег. Каждому, наверное, приходилось с таким сталкиваться, хотя, может быть, и не замечая. Состоит он в том, что гардеробщик, приняв у посетителя номерок, немедленно передает его следующему, забрав у того одежду. Дальше он — запомнив, естественно, номер — относит новое пальто на нужный крючок, снимает оттуда старое и отдает его бывшему владельцу номерка. Понятно? Нет? Тогда повторю еще раз. Вы выходите из, допустим, библиотеки и подаете гардеробщику номерок 29. Он тут же отдает его стоящему рядом читателю, забирает его плащ, идет к вешалке № 29, снимает оттуда ваше пальто, вешает чужой плащ и подает пальто вам. Очевидно, что гардеробщику пришлось вдвое меньше бегать, а новый владелец номерка давно уже усвистал наверх.
Несколько раз воспользовавшись этим приемом и оценив, насколько он экономит время и силы, Даша решила впредь при наплыве посетителей (который случался ежедневно во второй половине дня, а по субботам начинался с самого утра) применять исключительно его. Не то чтобы ее жалование (ожидаемо скромное) зависело от числа развешенных и розданных вещей, да и особенной очереди перед стойкой скопиться не успевало. Просто виделось ей в этом некоторое изящество, тот трудовой кураж, который известен всякому, сталкивавшемуся в своей жизни с однообразной ручной работой.
И, как это обычно бывает, именно в момент, когда она, поймав ритм, вдвое быстрее обычного раздавала и забирала одежду, случилось непоправимое. Она приняла номерок у мужчины и сразу передала его очкастой мымре, явной студентке, которая как вошла с телефоном у уха, так и не отнимала его. Дашу это, что называется, выбесило — не то, чтобы она ждала особенной вежливости от посетителей, но и все-таки отношения к себе, как к вовсе бессловесному существу, не терпела. Мымра, даже не кивнув, немедленно потопала наверх, не переставая ворковать в трубку, а Даша, брезгливо неся на вытянутых руках ее фиолетовую курточку, от которой еще вдобавок противно пахло приторными духами, отправилась вглубь гардероба — и вдруг с ужасом поняла, что не помнит отданного ей номера.
Первым побуждением ее было выскочить из-за стойки, догнать проклятую мымру, из-за которой, в сущности, все и произошло, и заставить ее еще раз показать номерок — но сделать это не было никакой возможности сразу по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы выйти в зал,