Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
Я почти настиг ее, но она побежала еще быстрее.
И снова я догонял ее…
— Не смей… Не гонись за мной… Говорю тебе… Нехорошо это…
Я сделал последний рывок, схватил ее, поднял на руки:
— Говори, куда убежишь ты теперь?
— Отпусти. Сейчас же отпусти. Оставь меня, я пойду домой, — просила она чуть слышно.
Остановившись около чинары, я нежно опустил ее на зеленый ковер и сам, переводя дыхание, присел рядом.
— Никуда тебе не убежать от меня. Поняла?! — засмеялся я.
Она молча поправила свои растрепавшиеся волосы.
Мы были теперь далеко от деревни. Вечерняя заря погасла, но еще серебрилась, как нить, прозрачная вода в реке. Лес, покрывающий горы, утонул во мраке спустившейся ночи. Показались редкие звезды.
И тогда я спросил Решиман:
— Когда ты выйдешь за меня замуж?
— Никогда.
— Почему?
— Ты принадлежишь к касте тели, а я к моголам, — капризно ответила она.
— Ну и что же? — спросил я, взяв руку Решиман в свою. — Разве ты не любишь меня?
— Нет, конечно.
— Почему же ты сидишь в таком случае здесь со мной?
Решиман ответила взглядом, полным любви.
Потом, отчего-то вздрогнув, она задумчиво произнесла:
— Ох и попадет мне сегодня. Отец, наверное, ищет меня. Правда, я сказала, что пошла навестить тетю. Но сейчас ведь слишком поздно…
Я прервал ее:
— Такую вредную девчонку стоит хорошенько отстегать.
— Я уверена, ты никогда не ударил бы меня, — ответила Решиман.
— Конечно, — съязвил я, — ты ведь из моголов, а я тели.
Решиман положила на мое плечо свою тонкую руку, а потом бессильно уронила голову мне на грудь.
В этот миг мне показалось, что на небе весело засмеялись звезды, что нежные дрожащие облака в неведомой радости заплясали в свете луны, что порывы ветра, притаившиеся в листве чинары, запели песнь во славу вечной жизни. Я гладил длинные волосы Решиман, и счастье переполняло мое сердце. Когда же я, охваченный страстью, потерял над собой власть и коснулся губами ее губ, мне почудилось, что на ее губах я ощутил и сладость горного меда, и нестерпимый жар пылающего костра, и мучительную радость любви, и дарующее жизнь страдание.
Не смогу передать тебе, что я чувствовал в последующие восемь-десять дней. Ничего не помню. Жизнь текла, как нескончаемый чудесный сон, в котором были только я и Решиман. Словно хмель вскружил мне голову, словно только и слышалась мелодия чарующей песни. Деревня представлялась мне раем, а башни старого замка джагирдара-сахиба, словно золотые в сиянии солнца, казались удивительными и таинственными. Я чувствовал тогда, что вся вселенная: и природа, и птицы, и смех беззаботных пастухов — все создано для нас одних, для Решиман и меня. Все создано для нашего счастья.
Длилось это дней восемь-десять. А потом жестокая рука одним махом смешала мои радужные грезы. В день, который мы с Решиман наметили для побега из деревни, безжалостный отец отдал ее старшему сыну джагирдара-сахиба. Позже я узнал, что тайные переговоры об этом велись давно. Сын джагирдара-сахиба слыл распутником — такое нередко случается в знатных семьях. Вероятно, он увидел Решиман, приехав как-то на охоту, и влюбился в девушку. Вот тогда-то и принялся он уламывать ее отца. Да и я, беспечный, сплоховал — узнал обо всем слишком поздно, когда Решиман отвезли уже в городской дворец джагирдара-сахиба.
Для меня это был неожиданный и тяжкий удар. Разум мой помутился, и я проболел два года. Худой, как тростинка, я бродил от дома к дому и просил об одном: «Спасите, спасите, она укусит меня». Только эти слова от меня и слышали. Говорили, будто, узнав мою историю от кого-то из своей челяди, джагирдар сжалился надо мной и поместил меня на излечение в психиатрическую больницу в Шикарпуре. Прошло года два. Я выздоровел, и меня снова направили на работу в ту же долину, но, правда, в другую деревню — отдаленную, милях в десяти от прежней.
Рассказав историю о своих мытарствах, фельдшер умолк и забулькал хуккой. Рашид осторожно спросил:
— А Решиман? Приходилось ли вам встречаться с нею потом?
— Решиман… Живет она в гареме старшего сына джагирдара-сахиба. И хотя там много женщин, Решиман может гордиться тем, что стала любимой женой своего господина… У нее два сына… Я видел ее лет восемь-девять спустя здесь, в деревне, в доме ее отца, когда она приезжала на свадьбу своего брата. Ее отец — нужно ли говорить об этом? — теперь намбардар деревни и зиладар всей округи. Живет он в каменном доме. Ты видел его, наверное, когда шел сюда. Дом его под железной крышей, а за домом разбит большой сад… Вот и встретил я ее в том саду. Она гуляла вместе со своими маленькими сыновьями. Одетая в шелковое платье, она была по-прежнему красива. Своей величественной походкой она напоминала мне царевну. Долго стоял я, спрятавшись за ограду, и любовался ею. Я смотрел на Решиман, которая когда-то должна была стать моею женой, и видел ее не в дорогих шелковых одеждах, а в грубых красных полотняных шальварах и простой цветастой кофточке, и будто гуляла она с нашими — ее и моими — детьми. При этой мысли слезы застлали мне глаза, и, не стыдясь их, я вышел из-за укрытия и принялся кричать на нее. Я обзывал ее последними словами, проклинал ее мать и отца и не мог остановиться до тех пор, пока не собрались люди и силой не утащили меня.
— И Решиман ничего не ответила тебе на это? — спросила Рашид.
— Нет. Она увидела меня и словно окаменела, потом низко опустила голову и молча слушала мою брань. Из синих глаз-озер ее прорвались родники слез. Дрожащими руками прижала она к себе детей…
Когда она уехала из деревни, одна ее любимая подруга рассказала мне, что на ее вопрос — почему Решиман стояла и безропотно слушала мою брань — та ответила: «Даже если бы он ударил или захотел убить меня, я продолжала бы стоять, не шелохнувшись… — и добавила: — О дорогая моя подружка! То были не ругательства, а цветы любимого. Я собрала их, нанизала на нити слез своих и теперь возложу их на надгробие своего сердца, чтоб могила любви не оставалась заброшенной!»
Заканчивая свое печальное сказание, фельдшер добавил:
— Теперь-то я ни на кого не держу зла, ни к кому не питаю любви. Ни
