Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
Мать перебила его:
— «И!.. И!» Что ты говоришь? А вдруг, не дай бог, лихорадка возобновится, что тогда?..
Мать осеклась. Вытерев глаза, она лишь добавила:
— Закажите мне машину, я поеду в Лахор!
— Ну что с тобой спорить — спать нужно! — сказал отец.
Слышно было, как он перевернулся на другой бок с очевидным намерением заснуть. Сочтя это разумным, закрыл глаза и я. Но ухо мое продолжало улавливать тихие всхлипывания мамы.
Я размышлял, лежа с закрытыми глазами. Что за сердце у матери, и как удивительна ее любовь! Сердце матери, любовь матери — нечто особенное в окружающем нас мире. Может быть, это такая же иллюзия, такой же плод воображения, как и другие наши фантазии? Говорят, основа этой любви животная. Сын — часть материнской плоти, только поэтому мать так его любит. Прав ли Флобер, считая, что все мы наглухо разобщены в этом мире, живем каждый сам для себя?.. Ни у кого нет спутника. Считая кого-то близким, мы в действительности совершенно чужие, неспособные друг друга понять… Вот, например, я — брат Махмуда. В моих жилах течет та же кровь, что и у него. Мы оба любим друг друга и за двадцать лет нашей жизни расставались лишь на короткое время. Но ведь я не волнуюсь так, как мать? Что же, выходит, мы подобны каменным глыбам, или египетским пирамидам, или надписям Ашоки[19] — полны знания, но лишены духа?
Будда сказал, что этот мир — обман, иллюзия. Может быть, но что-то не верится. Откуда возникает это прекрасное чувство — материнская любовь? И разве любовь матери, плачущей хотя бы в одном из уголков земного шара, — разве это обман? Иллюзия? Если жаждешь истины — не поверишь…
— Махмуд. Мой маленький Махмуд… Крошка моя!..
Тихонько всхлипывая, мама причитала и все повторяла имя брата.
Какая старая, знакомая история! Мой уважаемый братец, наверно, все еще в Лахоре и, конечно, развлекается на пирушках, ходит в кино. Или где-нибудь на остановке по дороге в Кашмир сладко спит и видит приятные сны. Вероятно, и малярии-то у него никакой не было — знаю я все эти выдумки брата! Знает и мама, и все-таки плачет. Да, материнская любовь… Одухотворенное чувство. Все-таки в этом большом мире мы не одиноки. Все-таки мы не бесчувственны, подобно камням.
Мне вспомнился рассказ Мопассана, в котором он так горестно описал одиночество. Несчастный Мопассан! Подобно лишенным любви философам, он так и не постиг истинного смысла многих им же самим рассказанных историй любви. Коварство мира направило его мысль по ложному пути. Он писал, что женщины — это вино, красота — это ложь. Мы совершенно не знаем друг друга. Муж и жена, живя годами в любовном союзе, остаются чужими. Два друга встречаются, но каждый раз в новом обличье. Мы все больше отходим друг от друга. Человеческая любовь — только обман… Женщина у Мопассана отождествляется со смертью.
Открыв глаза, я посмотрел на маму. Она так и уснула в слезах. Щеки ее были мокры, и в уголках прикрытых век блестела влага. Разве мама — это смерть? И разве материнская любовь действительно так страшна? Вероятно, Мопассан ошибался. Должно быть, записывая эти строки, он забыл о своей любящей матери, забыл ее милые колыбельные песни, ее ласковые шлепки, когда он, еще малышом, пищал, прижимаясь к ее груди. Человеческая любовь — только обман? Наверное, он при этом не вспомнил поцелуя своей матери, когда она обняла его, уже взрослого, погладила его большую голову. Забыл, как тревожилась мать после его отъезда из города, как по вечерам все смотрела на дорогу, поджидая его… Как каждую его ошибку называла детским промахом и даже каждый его проступок считала добрым делом… Нет, в этом мире мы не одни… С нами всегда мать. То одиночество, на которое сетует Мопассан, те страхи, которые нас преследуют в гуле и сутолоке жизни, мгновенно исчезают в объятиях матери. В материнской любви заключено такое обаяние и сладость, что в ней гибнут одинокие страхи.
Нет, мы не одни в этом мире. С нами — наша мать. Поистине это так… Но…
Гу-гу… Гу-гу! Гу-гу!.. Кукареку! Кукареку! Петухи, голуби, певчие птицы уже приветствовали невесту утра — зарю. Этот птичий гомон, прогнав предутренний сон, заставил меня встрепенуться. Вскочив, я сел, свесив ноги с кровати, и начал протирать глаза.
— Вахид! Вставай, сынок, — Махмуд приехал!
Открыв глаза, я глянул — верно! Мать присела на скамеечку около розового куста, а Махмуд склонился к ее ногам. Я бросился к ним. Мы с братом обнялись.
— Где ты пропадал столько времени? — спросил я.
Махмуд озорно посмотрел на меня и подмигнул. Потом, нагнувшись, стал внимательно разглядывать ярко-красные розы.
— Почти неделю шли проливные дожди. Дорога была закрыта.
Крепко сжав мою руку, он начал сильно раскачивать ее.
Мать чистила овощи и смотрела на нас обоих. В ее глазах сияло два океана слез, но в этих океанах плясали веселые светлячки счастья.
ФЕЛЬДШЕР
Перевод А. Сухочева
Когда я приехал в деревню работать фельдшером, провалившись перед этим на вступительных экзаменах в колледже, мне больше всех приглянулась там Решиман. О ее красоте и изяществе я наслышался еще задолго до своего появления в деревне. Полицейский сержант, узнав о моем намерении ехать работать в Пандор, рассказал мне, что в изумительной по красоте долине Пандора немало мест, которые непременно стоит посмотреть, особенно пруд Лакшманы-джи[20], глубину которого до сих пор не сумели измерить даже англичане, и старый замок джагирдара-сахиба, четырехугольные башни которого золотом сияют на солнце. Правда, сейчас замок в полном запустении и пользуются им лишь, когда джагирдар-сахиб с гостями или его сыновья изволят охотиться в долине Пандора. А взять, к примеру, рощу дикорастущих кислых гранатов, раскинувшуюся в горах к западу от Пандора. В этих же краях — заросли батанга, дикие яблони, алыча, айва и миробалан. Побеги диких роз, словно руки возлюбленной, цепко держат в объятиях эти деревья. Из-под них, будто стыдливо улыбаясь, выглядывают нежные лепестки фиалок. Да, в долине Пандора есть много такого, на что стоит посмотреть.
— И тем не менее, если ты не встретишь там Решиман, — заключил полицейский, — считай,
