Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
— Я боюсь! — сказала Альвина. — Боже мой, Антон, что они подумают?
— Ничего не подумают! — ответил Антон и протолкнул ее в дверь.
Да, действительно, они ничего не думали. Даже не обратили на них никакого внимания, когда они вернулись. Брат Бабетты был вдребезги пьян и пытался справить естественную нужду в углу кухни. Герман взял его в охапку и вынес, и все они захохотали как одержимые.
— Вышвырни его вон, Герман, вон! — кричала Бабетта. — Какой стыд! На моей свадьбе!
Но тут пришла очередь Рыжего. Он почти весь вечер молчал, только пил без разбора вино, пиво и водку и думал об Эльзхен и своем маленьком Роберте. Он тоже скоро отпразднует свадьбу! Ждать; быть может, осталось не так уж долго. Он сидел весь багровый, покуривая свою обгрызенную трубку, распространявшую удушающее зловоние.
Рыжий сам приготовлял табак из каких-то листьев и лесных корешков, сохраняя рецепт в тайне. Бабетта, сидевшая рядом с ним, чуть не падала в обморок от этой вони!
Но вот пришла его очередь. Внезапно среди общего смеха и криков раздался звонкий, свежий, совершенно чужой голос, говоривший без остановки.
— Кто это говорит? — удивленно спросила Бабетта. — Да послушайте же, здесь кто-то говорит!
Действительно, кто-то говорил. Совершенно отчетливо, странным, звонким тенором. Слушайте!
— Уважаемые сотрапезники! Я позволю себе выразить новобрачным мои сердечные пожелания счастья. Я, бургомистр Хельзее, почитаю своим долгом…
Бабетта встала и осмотрелась по сторонам.
— Да кто же это говорит, ради бога?! — закричала она. — Бургомистр? Дух? Слушайте же!
Герман расхохотался, вслед за ним неистово расхохотались остальные. Рыжий оказался чревовещателем. Он лукаво улыбался, не выпуская трубки изо рта. Для Бабетты это было уже слишком.
— Люди добрые, да вы никак хотите меня совсем свести с ума! — кричала она. — Я и в самом деле подумала, что бургомистр здесь, только я его не вижу. Ах, да вы ведь настоящие жулики!
Это было уже слишком, слишком! Бабетта, смеясь, упала на стул: с ней сделались настоящие судороги от смеха. Ой, люди добрые! Герман ударил ее по спине. Но Бабетта не могла перестать смеяться; при этом она обеими руками держалась за живот. Бургомистр! Ой, люди добрые! Да это же настоящие мошенники, все вместе взятые! Ну и свадьба!
Внезапно Бабетта перестала смеяться. Она сидела неподвижно, лицо у нее было бледное и испуганное.
— Альвина! — позвала она.
Она досмеялась до того, что ей стало дурно.
— Я здесь, мама!
— Иди сюда!
Да, ей стало нехорошо, она слишком сильно хохотала. И потом вонь от трубки Рыжего! Нет, ей нужно выйти на свежий воздух.
Альвина повела ее к выходу. Но это было не так-то просто: ноги отказывались служить Бабетте, они были словно из резины.
— Плуты вы все, вот вы кто!
Наконец она вышла. Мужчины рассмеялись.
Спустя немного Альвина вернулась и сказала, что мать прилегла, она скоро вернется. Брат Бабетты явился снова и произнес речь, из которой никто не понял ни звука. Но Генсхен ответил ему на каком-то диковинном языке, которого они сроду не слыхали, а пьяный — вот удивительное дело! — понял этот язык, и они начали как ни в чем не бывало беседовать друг с другом.
Альвина знаками подозвала Германа и прошептала ему на ухо: мать хочет, чтобы послали за фрау Фогель; кто бы мог сходить за нею? Фрау Фогель была местная повитуха. Но мать не хочет, чтобы кто-либо знал об этом, ей немного неприятно — в день свадьбы!
— Я пойду сам! — ответил Герман.
Никто не заметил, как он ушел.
26
На рассвете фрау Фогель, пыхтя, поднялась на гору и поставила свою потертую кожаную сумку на стол в кухне Бабетты.
— Вот и я, Бабетта! — воскликнула она.
Она просунула голову в каморку Бабетты: каморка была пуста.
— Где же мать? — спросила она, растормошив Альвину, дремавшую на стуле в углу.
— Мать? Ей стало легче. Она говорит, что зря испугалась. Она в прачечной, готовит пойло для свиней.
В это время вошла Бабетта. Она тяжело ступала, лицо ее исказилось от боли.
— Я все же думаю, что мне придется лечь.
— Я тоже так думаю, Бабетта, — сказала Фогель, — достаточно на тебя взглянуть!
Она велела Альвине нагреть котел и приготовить большую плоскую лохань. И пусть еще раз хорошенько вычистит ведро, в котором носят воду. Отдав распоряжения, она закрыла за собою дверь каморки Бабетты.
— Свари кофе, Альвина! — крикнула Бабетта.
Альвина принялась молоть кофе. Она прямо с ног валилась от страшной усталости. Поспать бы сейчас хоть часок! Она направилась в прачечную, чтобы согреть котел. Здесь, к своему изумлению, она увидела Карла. Он сидел на ящике, на нем все еще был черный свадебный сюртук и белый галстук. Под котлом был разведен огонь, плоская лоханка стояла наготове, рядом с нею сверкало ярко начищенное ведро. Мать успела все приготовить сама. Карл сказал, что будет следить за огнем. Альвина вернулась в кухню и тотчас же крепко уснула, сидя на стуле.
Карл, молчаливый, торжественно неподвижный, сидел на ящике, положив грубые руки на колени, прислушиваясь к треску огня. Время от времени он подбрасывал буковое полено. Он был совершенно трезв — он почти ничего не пил — и нисколько не хотел спать, только его лицо казалось немного утомленным. Он испытывал чувство торжественного благоговения перед могучими и таинственными силами жизни, темными и непонятными ему, — силами, которые не мог разгадать ни один человек. Ему хотелось молиться. Святой отец небесный! Что же еще может в конце концов сказать человек? Он был в чьей-то власти, во власти грозной силы, перед которой человек был беспомощен, — великой и суровой, но не лишенной милосердия. Эта сила управляет небом и землей. Герман привез его в Борн, здесь он познакомился с Бабеттой, а теперь должно родиться дитя
